Что касается Абрамовича, то партнерство с Ходорковским делалось из расчета, что им удастся переиграть тот лагерь, а если не удастся, то ничего страшного не случится. Абрамович, в отличие от Ходорковского, точно знал, что с ним ничего не случится. Подразумеваемые гарантии были от Путина, которые выполняются по сей день.
Михаил Касьянов: По поводу Волошина и возможной административной интриги я ничего сказать не могу. Волошин давно собирался уходить, еще за год до этого. Путин просил его задержаться. В итоге он ушел в конце октября 2003 года. И пресса выдвинула версию, что это из-за истории с посадкой Ходорковского. Ну а он не оспаривал, хотя и не подтверждал.
Я считаю, что Ходорковский и ЮКОС если и стали жертвой «разводов», то иного, более крупного масштаба. Сегодня очевидно, что для Путина это были не какие-то спонтанные действия, а решения, вытекающие из некоей его логики. Из логики, которая легла в основу конструирования его системы правления.
2 июля 2003 года был арестован Платон Лебедев. 4 июля прошли первые обыски в офисах компании «М-Реестр» — реестродержателе компании ЮКОС и акционерного общества «Апатит». Сотрудники прокуратуры изъяли серверы, на которых хранилась информация о реестрах акций более 200 компаний. Дальше обыски шли все лето, и всю осень, и всю зиму — и до и после ареста Ходорковского. Я видела Ходорковского тем летом. Он мне сказал, что сигналом о реальной опасности для него будет уход из Кремля Александра Волошина, пока Волошин в Кремле — все в порядке. Несмотря на связи в Кремле и личные отношения с Волошиным и Сурковым, Ходорковскому не удалось добиться встречи с Путиным после ареста Лебедева, что меня удивляет. Трудно же поверить, что позиции Волошина, скажем так, резко ослабли. Глава РСПП в тот момент Аркадий Вольский говорил с Путиным после ареста Лебедева и передал юкосовцам, что Путин сказал ему, что Лебедева подержат недолго и выпустят.
Михаил Касьянов: Вне работы я общался с Ходорковским сразу после ареста Платона, когда уже началось давление на ЮКОС. Он попросил о личной встрече. Я пригласил его в резиденцию, домой. Он мотивировал свою просьбу тем, что только мне доверяет. Он был очень огорчен, расстроен — не психологически, но эмоционально, душевно. Я с ним встречался вне работы после ареста Платона и до его ареста в октябре 2003 года раза четыре.
Тогда я просто не понимал, что происходит. Собственно, Ходорковский и просил меня выяснить у Путина, что же происходит. Я несколько раз пытался с Путиным на эту тему поговорить. Он уходил от разговора. Я комментировал ситуацию, говорил, что вся эта история плоха для бизнеса. И вот когда я в очередной раз его спросил — мы были вдвоем, — он мне сказал: «Вы знаете, что Ходорковский и его друзья финансировали политические партии: СПС, „Яблоко“ — то, что я им разрешил, но они еще финансируют коммунистов, финансировать которых я не разрешал». Я, честно говоря, замолк и перестал дальше расспрашивать, потому что этот политический аспект был для меня неожиданностью. Для меня это было удивительным. Я, конечно, понимал, что крупные бизнесмены, в том числе и Ходорковский, финансировали политические партии, но что для легальной деятельности, для вполне законного финансирования партий надо еще и спрашивать секретного разрешения у президента, это для меня стало новостью. Я Ходорковскому это все рассказал.
Леонид Невзлин: Начали нас давить. Помню, что Миша был в Америке. Мы с ним все время на связи. Пичугин уже сидит. Я начал плохо спать. Я даже могу сказать почему. Мне Шестопалов сказал, что все спецоперации происходят рано утром — в четыре-пять утра. И еще он мне посоветовал собрать некоторые вещи, чтобы в случае, если повяжут, чтобы уже было… Это же не просто так он говорил — вокруг «Яблоневого сада», где мы жили, крутились машины, за нами приезжали-уезжали «наружки», какие-то посты были постоянными, что-то готовилось… Один раз нам сказали: сейчас начнется — и мы были готовы. Но оказалось, что это по другому делу, не в тот раз. Так вот, Миши нету, я хоть и не в ЮКОСе, но получаю информацию. Стараюсь приходить не поздно. Читаю, нормально засыпаю. В пять утра — как штык — опа! — просыпаюсь. Рядом сумочка приготовленная. Я весил тогда 67 килограмм при росте 186. Это истощением называется. Очень видно на тех фотографиях в газетах после допроса в прокуратуре. От Мишиного спокойствия я обалдевал. Ничто не могло нарушить его распорядок дня. Как будто все протекало отдельно от него.
Потом предупредили, что Платона будут брать. Я бросил все, приехал в «Яблоневый сад», Миша был там, с кем-то встречался. На Платона был ордер выписан, я получил эту информацию. Почему не вывезли Платона? Это наша боль. Платона можно было вывезти. Но он плохо себя чувствовал, у него были проблемы с давлением. Платон еще до всех этих событий заранее договорился, что ляжет на обследование в госпиталь Минобороны. Ты не представляешь, сколько раз я себя корил. Ты не представляешь! У меня было все готово, чтобы его вывезти в Европу. Но когда несколько человек вокруг говорят: давай не так, а вот в больницу. Я согласился. Это, на самом деле, завышенные ожидания от окружающих и недооценка себя. Платону сказали, чтобы не звонил никому. Он позвонил. Его засекли по звонку и арестовали в больнице. Если бы я вывез Платона, мне надо было бы уезжать следующим. Потому что если модель была такая, что Мише надо было показать, что кто-то из близких берется и эта «экономическая» линия оборвалась на Платоне, то возникла бы криминальная линия на меня. На самом деле, две линии были с точки зрения исполнителей логичны: надо было показать, что это преступная группа, которая и грабила народ, и убивала народ. Думаю, логика такова.
Михаил Брудно: Я занимался компанией и не следил за Мишиной активностью. Меня не интересовала ни «Открытая Россия», ни политика. Не мое. Считал, что он знает, что делает. И кстати, поддерживал его выступление по коррупции, на эту тему надо говорить. Для меня первый сигнал об опасности прозвучал, когда арестовали Пичугина (19 июня 2003 года. — НГ). Во время ареста Платона меня не было в Москве. Я прилетел 4 июля, и Миша мне сказал, чтобы я улетал из страны. «Одного заложника мне достаточно». Я улетел в Томск на совещание, оттуда 5 июля перелетел в Литву.
У меня с собой был чемодан с вещами на пару дней командировки. Потом в Литву прилетела семья. Потом у нас был запланирован отпуск в Италии, мы поехали в Италию, а оттуда уже в Израиль. И больше мы в Россию не вернулись. Я когда говорил с Мишей, перед отъездом, спросил: на сколько времени лететь-то. У детей же школа, надо мне их в школу там где-нибудь устраивать. Он сказал, что не надо, месяца через два-три все будет в порядке. Я хочу тебе сказать, что отъезды акционеров были Мишиным решением. Леня Невзлин уехал в конце июля, позднее меня, но оказался в Израиле раньше меня.
