У меня с собой был чемодан с вещами на пару дней командировки. Потом в Литву прилетела семья. Потом у нас был запланирован отпуск в Италии, мы поехали в Италию, а оттуда уже в Израиль. И больше мы в Россию не вернулись. Я когда говорил с Мишей, перед отъездом, спросил: на сколько времени лететь-то. У детей же школа, надо мне их в школу там где-нибудь устраивать. Он сказал, что не надо, месяца через два-три все будет в порядке. Я хочу тебе сказать, что отъезды акционеров были Мишиным решением. Леня Невзлин уехал в конце июля, позднее меня, но оказался в Израиле раньше меня.
МБХ: Когда началась конфронтация, единственным человеком, который описал будущее и рекомендовал сдаться, был один из бывших моих сотрудников. Я ему благодарен, но последовать совету уже не мог. Все мои коллеги были предупреждены о возможных последствиях и сами сделали свой выбор. Все, кого я предупредил, должны были довести эту точку зрения до своих подчиненных и так далее… У всех был выбор, и у всех остается выбор! Никаких возражений ни на каком этапе не было. Мы работали командой, спорили, ругались, но концептуально были единомышленниками.
Дмитрий Гололобов, адвокат, бывший глава правового управления ЮКОСа и «ЮКОС Москва», эмигрировал в Лондон, как и большинство менеджеров ЮКОСа: Когда началась вся история под названием «дело ЮКОСа», Михаил Ходорковский неоднократно говорил: «Если кто пострадает, я гарантирую, что люди будут получать помощь юристов и содержание столько, сколько они будут находиться под атакой». Это говорилось весной 2003 года, до всех арестов. Впоследствии все это стало модифицироваться, и теперь ситуация объективно выглядит так. Многие люди, которые уехали, они не способны жить самостоятельно, работать. Те, у кого есть уголовные обвинения, они не могут работать, потому что их никто никогда не возьмет. Более того, подавляющее число людей уехали уже в достаточно солидном возрасте, и они фактически являются какими-то социальными инвалидами: они нигде не работают, ничего не зарабатывают и не способны найти себя в этом обществе. Таких людей несколько десятков. Поймите, я не говорю про себя, у меня есть клиенты и вообще другая ситуация. Но в деле ЮКОСа есть слои. Есть люди богатые, которых вы более или менее знаете, им все равно, где жить, и они живут сами по себе. Это акционеры и часть топ-менеджмента. Есть люди не особенно богатые, но которые могут как-то выжить. К таким я отношу себя. Есть люди, которые не могут самостоятельно выжить, у которых дети и прочее. Вот их несколько десятков. У них абсолютно непонятная перспектива. Они не могут ехать в Россию, потому что они запуганы тем прецедентом, который произошел с Вальдесом Гарсиа. Они не могут найти работу, некоторым сложно выучить язык. По ряду людей начались заочные процессы.
Люди не сами бежали. Отъезды людей — это решения их руководителей, которым было сказано принимать решения за этих людей. Ходорковский не жадный человек. Он домовитый. Мне кажется, для него это сложная дилемма. Повесить на себя 50 человек, которым он будет вынужден платить, а при этом ему самому еще сидеть.
И я понимаю. Выбор очень плохой: плодить иждивенцев плохо. И заставить работать людей в сложившейся ситуации невозможно. Да, был создан фонд для помощи людям, и я знаю, что все деньги давал Ходорковский, но никто не рассчитывал, что все это будет длиться так долго, уже восемь лет. Конечно, лучше всего было бы поговорить об этом с Ходорковским напрямую. Но такой возможности нет. А у людей иссякнут какие-то последние запасы, и никакого будущего. Слишком большой интервал в работе. Их просто не примут никуда. И возраст. Им надо четко сказать, какие у них перспективы. Мне кажется, у Ходорковского такой четкой позиции нет.
Евгений Киселев: Ходорковский решил купить газету «Московские новости», позвал меня главным редактором. Это было в начале сентября 2003 года, за полтора месяца до его ареста, Платон Лебедев уже был в тюрьме. Мне кажется, тогда Ходорковский воспринимал ситуацию неадекватно. Он неправильно рассчитал, как мне кажется теперь. Тогда мне так не казалось. Я увидел совершенно уверенного в себе человека.
Я сказал ему, что мне интересно это предложение, я готов попробовать и что для меня это вопрос морального выбора тоже, потому что я бы перестал себя уважать, если бы отказался работать с Ходорковским в ситуации, когда он «под атакой». Но я попросил объяснить мне, что происходит. И он стал мне говорить очень жестким тоном уверенного в своей правоте и грядущей победе человека, что «вот мы ведем войну с силовиками в Кремле», причем Путина он не называл, речь шла о «силовом окружении». Что в этой войне их поддерживает глава администрации Волошин. В общем, наше дело правое, мы победим. И цель — победа в 2008 году. Он не говорил прямо, что значит «победа», но было очевидно, что имелся в виду приход к власти — может быть, не его личный, но «своих людей». Это произвело на меня сильнейшее впечатление. Мне казалось, что в этом, может быть, что-то есть. Мне это тогда не казалось утопией.
Но потом события стали развиваться с такой скоростью, что эта наивная вера у меня испарилась за считанные недели. Уже к концу сентября у меня никаких иллюзий не было, когда пошли эскалация, обыски, выемки документов, вызовы на допросы. А потом стали исчезать люди. Например, по газете в это время составлялся бизнес-план, а люди, с которыми это предстояло согласовывать, просто исчезали. Звонишь человеку, а тебе говорят: извините, он уехал в Лондон.
Я думал потом над этим, почему он так уверенно себя вел. Версия первая: да, он в тот момент верил в то, что говорил, а Волошин в нем это поддерживал и «разводил» его. А вторая — он просто оказался в известном смысле хорошим актером и выбрал для себя такую манеру поведения, чтобы вселять в свою команду, в свое окружение на каком-то отрезке времени уверенность, что все будет хорошо, что наше дело правое.
Василий Шахновский: В начале сентября мы еще надеялись, что Платона вытащим. Были разные разговоры и встречи, и было понятно, что окончательного решения нет — как завершать всю эту ситуацию.
С точки зрения человека, который думает о будущем страны, Миша был прав. Не должны были ни Ходорковского сажать, ни компанию гробить, силовики не должны были брать верх. Мы с Мишей виделись часто, мы спорили, я не замечал в нем таких больших изменений. Другое дело, что к концу сентября как-то все покатилось, стало понятно, что нехорошо, пошли обыски, было уже ясно, что Платона не отпускают. Он принял для себя решение, что не будет договариваться. Это же тяжелое решение, очень. У него сидит заложник, а он принимает решение не договариваться. И дело было не в деньгах. Он встречался с Патрушевым. Разговор был примерно такой, что вот вы недоплатили при приватизации «Апатита», доплатите миллионов, насколько я помню, 280, и намекали, что выпустят Платона. Миша мне это рассказывал. Миша считал, что, приняв это условие, мы фактически признаем, что нарушили закон. И они получат на нас крюк: мы как бы признаем, что мы преступники. И дальше покатится цепная реакция. Вот примерно так он объяснял.
