и въ кафе, и въ аудиторіи, и за табльдотами; жилъ съ ними бокъ-о-бокъ въ настоящихъ студенческихъ отельчикахъ. Послѣ того, въ началѣ 8о-хъ годовъ, я присматривался также къ тѣмъ перемѣнамъ, какія можно было замѣтить въ тогдашнемъ студенчествѣ; тѣмъ же занялся и въ поѣздку 1895 года.
Но школа начинается не съ студенческихъ лѣтъ. Молодой человѣкъ, когда держитъ на баккалавра для поступленія въ высшее учебное заведеніе, представляетъ собою уже личность. Его, такъ или иначе, обработала средняя школа. Французские лицеи (т. е. гимназіи) остаются, въ общихъ чертахъ, тѣмъ, что они были и сорокъ лѣтъ назадъ. И прежде, въ концѣ второй имперіи, въ печать проникали жалобы на школьные порядки Но особенно сильно стало обличать ихъ то поколѣніе, которое выступило въ жизнь послѣ войны. Рѣдкій французъ сохранилъ пріятное воспоминаніе о тѣхъ годахъ, когда онъ былъ воспитанникомъ лицея, рѣдкий не жаловался на казарменную жизнь, чрезъ какую онъ долженъ былъ проходить мальчикомъ и юношей, на переутомление, на недостатокъ воздуха, прогулокъ и тѣлесных упражненіи; и эти жалобы не остались безплодны.
Во французскихъ лицеяхъ не царитъ уже зубристика, какъ прежде, снимаются хотя и не много иностранными языками; классическая выучка стала менѣе сурова; на гимнастику, игры, прогулки обращено больше вниманія. Но все-таки же типъ подростка-гимназиста, того, что на парижскомъ жаргонѣ давно называютъ «potache» довольно таки печальный типъ. И это находятъ сами французы. Парижскій подростокъ уже четырнадцати — пятнадцати лѣтъ — теряетъ почти всякую наивность; или онъ «головастикъ» — уходитъ въ книжки, или же вбираетъ въ себя всѣ міазмы парижской испорченности. Лицей развиваетъ въ немъ также тщеславіе системой соперничества и конкурсовъ, противъ которыхъ давно уже стали возставать въ литературѣ п прессѣ, въ томъ числѣ Эмиль Зола. Бакалавръ, въ послѣдніе годы все больше и больше терялъ кредитъ. Классической выучкѣ, одно время грозила опасность — совсѣмъ исчезнуть изъ программы французскихъ лицеевъ. Но древніе языки, сами по себѣ, не виноваты въ нравственномъ складѣ молодыхъ поколѣній. Французскій лицей до сихъ поръ, слишкомъ мало воспитываетъ своихъ питомцевъ. Государство, захвативъ въ свои руки народное просвѣщение, не создало никакой простой традиціонной системы нравственнаго воспитанія и только въ тѣхъ школахъ, которыя имѣли духовные ордена, давалась извѣстнаго рода выправка — разумѣется чисто католическая. Въ казенныхъ лицеяхъ она замѣняется тѣми общими идеями, которыя французскій гимназистъ, попадая въ старшій классъ, выноситъ изъ преподавания краткаго курса философіи.
Когда я поселился въ Латинскомъ кварталѣ, во мнѣ были еще свѣжи воспоминанія о студенческихъ годахъ. Я могъ сравнивать жизнь и нравы парижскаго студенчества съ тѣмъ, черезъ что самъ прошелъ въ трехъ университетахъ: въ Казани, въ Дерптѣ и въ Петербургѣ, гдѣ я держалъ экзаменъ на кандидата. Въ Дерптѣ весь складъ университетскаго быта создался нѣмецкій и жизнь бурша вставлена была въ обрядность, напоминавшую бытъ германскихъ университетовъ.
Ничего подобнаго нѣмецкому корпоративному духу я не нашелъ тогда въ Латинскомъ кварталѣ. Студенчество не объединяла никакая идея традиціоннаго и обязательнаго товарищества. Студентами одинаково назывались и до сихъ поръ называются слушатели различныхъ высшихъ школъ: Сорбонны (т. е. парижскаго университета), Ecole de droit, Медицинской школы и другихъ спеціальныхъ заведеній Никакихъ внѣшнихъ отличій не носили тогда студенты, вродѣ нѣмецкихъ цвѣтныхъ шапочекъ или лентъ черезъ плечо. И тогда уже подъ общимъ терминомъ «la jeunesse des ecoles» понималась вся молодежь, живущая въ Латинскомъ кварталѣ, и въ этой толпѣ слушатели различныхъ курсовъ и высшихъ школъ ничѣмъ другъ отъ друга не отличались.
Прежде всего, меня, какъ и каждаго знакомаго съ нѣмецкимъ и русскимъ студенческимъ бытомъ, поражала разница нравовъ, въ тѣсномъ смыслѣ. Въ мое время, въ половинѣ 50-хъ годовъ, въ русскихъ университетахь, особенно въ провинціальныхъ (я началъ въ Казани) студенческіе нравы были кутильные. И попойки, переходившія иногда въ оргіи, были принадлежностью особаго рода молодечества. Въ Дерптѣ, въ корпораціяхъ, выработался цѣлый ритуалъ еженедѣльныхъ попоекъ съ разными обрядами и пѣснями. Въ связи съ ними находились студенческія дуэли или шкандалы, какъ звали ихъ не только нѣмцы, но и русскіе, учившіеся въ Дерптѣ. Но нигдѣ въ жизни студенчества, ни въ чисто русскихъ университетахъ, ни въ Дерптѣ, женщины извѣстнаго сорта не играли роли; у нѣмцевъ въ корпораціяхъ считалось даже почти постыднымъ быть замѣченнымъ по этой части. Студенчество жило, въ общемъ, довольно цѣломудренно и проводило время исключительно между собою.
Въ Латинскомъ кварталѣ, и во второй половинѣ 60-хъ годовъ, студенчество отличалось почти поголовной легкостью нравовъ. По всѣмъ отелямъ и пансіонамъ Латинскаго квартала кочевали такъ называемыя студентки, не нынѣшнія слушательницы разныхъ курсовъ, а просто гризетки или того хуже. Гдѣ бы вы ни поселились — вы навѣрно находили, въ одномъ коридорѣ, нѣсколько такихъ студенческихъ паръ; а 'тѣмъ, кто были побѣднѣе или боялись запутаться — всѣ пивныя и кафе доставляли слишкомъ обильный женскій персоналъ.
Въ первый же мой парижскій сезонъ я имѣлъ возможность достаточно изучить нравы и времяпровожденіе тогдашнихъ студентовъ. Добрая треть ихъ только потому и могли называться студентами, что жили въ Латинскомъ кварталѣ; и были записаны на какомъ-нибудь факультетѣ, или въ какой-нибудь высшей школѣ. Но весь ихъ день проходилъ почти въ абсолютномъ ничегонедѣланьи. Вставали они поздно, часто послѣ какого-нибудь бала и ужина, тотчасъ же, позавтракавъ, отправлялись въ кафе со своими подругами и просиживали тамъ, въ болтовнѣ, по нѣсколько часовъ, играли въ домино и въ карты, иногда и въ азартныя игры, потомъ — обѣдъ; а потомъ опять кафе или театръ или же балъ, гдѣ тогда еще было больше танцоровъ между студентами. И вездѣ вы видѣли женщинъ Латинскаго квартала, и очень молоденькихъ, и уже зрѣлыхъ и нарядныхъ, и небрежно одѣтыхъ… Тогда еще на каждомъ шагу, на бульварѣ St Місhel и въ кафе, вы встрѣчали такихъ «студентокъ» безъ шляпъ.
И въ концѣ имперіи полиція терпѣла особаго рода пивныя, которыя на студенческомъ жаргонѣ называются «caboulots»; послѣ войны, при третьей республикѣ, они стали еще болѣе овладѣвать Латинскимъ кварталомъ. Эти заведенія отличаются снаружи отъ кафе тѣмъ, что они не выставляютъ столиковъ на тротуаръ, и то, что въ нихъ происходитъ; скрыто, всего чаще, цвѣтными стеклами. Служатъ тамъ исключительно женщины въ разныхъ, иногда фантастическихъ, костюмахъ. Онѣ сейчасъ же подсаживаются къ посѣтителямъ, заставляютъ себя угощать, и въ вечерніе часы такія пивныя принимаютъ довольно скандальный характеръ. Ничего подобнаго такимъ нравамъ нѣтъ, до сихъ поръ, въ нѣмецкихъ, а тѣмъ менѣе англійскихъ университетахъ, да и наше студенчество, даже и въ столицахъ, живетъ иначе… Я уже имѣлъ случай въ одной изъ предыдущихъ главъ замѣчать, какъ мало парижская молодежь пользуется курсами и лекціями Collège de-France, совершенно даровыми, и Сорбонны, гдѣ на общіе курсы допускается публика, безъ
