В самом деле, мальчик на горящей палубе бездумно выполнял приказы, чем уподобился компьютеру. Тьюринг предполагает, что обучающаяся машина способна достигать «сверхкритического состояния», когда, по аналогии с радиоактивными веществами по достижении критической массы машина начнет производить больше мыслей, чем в нее вложено. По сути, так выглядела картина его собственного развития, описанная несколько более серьезно, чем в 1948 году, вместе с утверждением, что и его собственная самобытность была, в какой-то степени предопределена. Возможно, он думал о последовательностях функции арктангенса или о законе движения в условиях общей теории относительности, когда впервые начал складывать в уме данные идеи. Мысль, опять же, была не нова. Бернард Шоу в «Назад к Мафусаилу», так осветил вопрос, когда Пигмалион произвел свое устройство:
ЭКРАСИЯ: Он что не способен сделать что-нибудь свое?
ПИГМАЛИОН: Нет. Но, знаешь ли, я не сказал бы, что кто-нибудь из нас способен сотворить нечто поистине свое, хотя Марцелл и думает, что можем.
АКИД: А на вопрос он может дать ответ?
ПИГМАЛИОН: О, да. Вопрос, ведь, побуждает, как тебе известно. Спроси его.
Многое из написанного Аланом представляло собой обоснование доводов Пигмалиона, которые высмеивал Шоу, сторонник теории о Жизненной Силе.
На этот раз он также предложил тщательно сформулированное пророчество, взвешенное и нацеленное отнюдь не на газетных репортеров.
«Я полагаю, что через пятьдесят лет станет возможно программировать компьютеры, способные хранить примерно 109 единиц информации. Будет возможно так хорошо научить их играть в имитацию, что средний «допрашивающий» не преуспеет более чем в 70 процентах случаев в выявлении машины после пяти минут разговора. Изначальный вопрос «способна ли машина мыслить» я считаю бессмысленным и не заслуживающим обсуждения. Тем не менее я считаю, что к концу века использование слов и общие представления настолько переменятся, что можно будет говорить о мышлении машин, не ожидая встретить противоречие.»
Данные условия («средний», «пять минут», «70 процентов») не представляются особо строгими. Гораздо важнее, что «игра в подражание» позволяет задавать вопросы о чём угодно, а не только из области математики, или шахмат.
Здесь отразился интеллектуальный вызов по принципу «всё или ничего», который был брошен в самый подходящий момент. Поколение первопроходцев в новых науках информатики и коммуникаций — такие люди, как фон Ньюман, Винер, Шэнон и сам Тьюринг, объединившие широкий взгляд на науку и философию с опытом Второй Мировой Войны, уступало место второму поколению, которое обладало административными и техническими навыками для создания собственно машин. Широкий взгляд и направленные на краткосрочную перспективу технические навыки имеют мало общего — в этом заключалась одна из проблем Алана. Данная работа стала своего рода лебединой песней, отразившей основополагающее стремление и восторг первооткрывателя, которые не успели погрязнуть в заурядных технических подробностях. Иными словами работа являлась образцом классической британской научной традиции. Она стала мягким ответом Норберту Винеру, а также «реакционным» тенденциям в культуре Британии 1940-х годов. Ей восхищался Бертран Рассел, а его друг Руперт Кроушей-Уильямс даже написал Алану, насколько им с Расселом понравилась работа.
С философской точки зрения можно сказать, что она соотносится с «Концепциями разума» Гилберта Райля, увидевшими свет в 1949 году, где выдвигалась мысль о разуме, как чем-то добавленном к мозгу в качестве описания мира. Впрочем, труд Алана предлагал конкретный вид описания, а именно: машину дискретных состояний. К тому же Тьюринг был больше ученым, чем философом. Суть его подхода, как подчеркивал Тьюринг в своей работе, заключается не в абстрактных размышлениях, а в испытаниях тех, или иных идей с тем, чтобы увидеть, многого ли можно достичь. В этом он стал своего рода Галилеем новой науки. Галилей пошел путем практики, опираясь на абстрактную модель мира под названием физика. Алан Тьюринг отталкивался от модели логической машины.
Самому Алану сравнение пришлось бы по душе: в своей статье он ссылался на Галилея, вспоминая о недовольстве церкви и о том, что его «Возражения» и «Опровержения» носят характер судебного процесса. Около года спустя он выступал по данной теме с докладом с подзаголовком «Еретическая теория». Тьюринг любил произносить что-нибудь вроде: «Когда-нибудь дамы станут брать свои компьютеры на прогулку в парк и хвастать: «Сегодня утром мой компьютер сказал презабавную вещь!». Тем самым он отвергал ханжеские обращения к «высшим материям». Или, когда его спросили, как заставить компьютер сказать нечто удивительное, Тьюринг отвечал: «Дайте ему поговорить с епископом». Вряд ли в 1950 ему угрожал суд за еретические мысли, однако он, безусловно, ощущал, что противостоит иррациональной и суеверной преграде, чувствуя необходимость противоречить ей. Тьюринг продолжал:
«Я также полагаю, что нет пользы в сокрытии подобных убеждений.
Распространенное представление о том, что ученые неизменно продвигаются от одного доказанного факта к другому, не попадая под влияние догадок и гипотез, весьма ошибочно. Достаточно лишь явно отделить доказанные факты от предположений. Гипотезы имеют огромное значение, так как позволяют наметить продуктивные направления исследований».
Для Алана Тьюринга наука подразумевала самостоятельное мышление. Так, незапятнанная пробами и ошибками, связанными с реальными компьютерными установками, зародилась гипотеза, предположение о том, что к концу тысячелетия возникнет нечто, приближающееся к искусственному разуму, мысль давным давно отраженная в истории Пигмалиона. Плодом данной мысли стали возникшие после 1935 года концепции о машинной модели на основе дискретных состояний, об универсальности, о применении принципа имитации для того, чтобы «сконструировать мозг».
Однако под поверхностью напористой и позитивистской научной работы лежали будоражащие и дразнящие вопросы, требовавшие углубленного изучения. В отличие от многих ученых, Алан Тьюринг не страдал зашоренностью и узостью восприятия, что наложило отпечаток на его работы и мысли. Он проницательно отмечал особые модели, применяемые в различных областях научного знания, и подчеркивал, насколько важно разделять их. Однако на суть вопроса указал еще Эдуард Карепентер задолго до Тьюринга:
«Научный метод не отличается от методов иных областей земного знания, он состоит в отсечении невежества. Представ перед величием беспредельного единства Природы, мы можем осмыслить её, лишь выделяя те, или иные детали и рассматривая их (будь то осознанно, или нет) изолированно.»
