Третий путь — длительная консервация мелкобуржуазных и полуфеодальных форм «социализма», последующее развитие которого в будущем невозможно обозреть даже в теоретическом плане.
Конечно, мы всей душой стоим за первый путь развития Китая, однако пока он представляется маловероятным. Дело в том, что в стране взяли верх радикал-националистические силы, которые, отражая длительные традиции прошлого, эксплуатируют социальную, культурную и политическую отсталость масс, объективные трудности некапиталистического пути перехода к социализму страны, крайне отсталой в экономическом и социальном отношении.
Представляется маловероятной и реставрация капитализма в Китае, поскольку в стране нет ни одного класса или социальной группы, которая была бы заинтересована в реставрации частной собственности. В этом не заинтересованы ни рабочие, ни крестьяне, ни интеллигенция. Что касается растущей группы «ганьбу», то она и сейчас пользуется всеми привилегиями власти и благосостояния в Китае. Эта группа фактически распоряжается государственной собственностью, и передача ее в руки тех или иных частных лиц, пусть даже крупных руководителей, нанесла бы ей серьезный ущерб.
Тогда, по-видимому, наиболее вероятно длительное развитие Китая в существующих формах, которые достались новым руководителям в наследство от прошлого периода— говоря фигурально, от Мао Цзэдуна. Лозунг «четырех модернизаций», который не предусматривает сколько-нибудь значительных социальных преобразований в общественной и политической системе, отражает именно эту тенденцию. Это технологический и технократический лозунг, но не социально-политический.
Народные массы будут жить в тех же условиях и при таких же отношениях, как и прежде. Их жизненный уровень, благосостояние, образ жизни, участие в управлении будут зависеть не от них самих, а от усмотрения руководящих политических сил. А эти последние на длительную историческую перспективу выбрали ориентацию — превращение страны в могущественную державу с мощным военно-промышленным потенциалом. Это ориентация на сохранение, а может быть, увеличение бедности бурно растущего многомиллионного населения Китая. В социальном плане — это ориентация на постоянное увеличение группы «ганьбу» как главной опоры китайского государства. Во внешнеполитическом плане — это растущий великодержавный национализм, обращенный прежде всего против соседних стран на юго-западе, юго-востоке и севере Китая. Иными словами, Китай на протяжении длительного периода будет представлять собой угрозу для своих соседей и в целом для дела мира во всем мире.
Конечно, этот прогноз, как всякий теоретический прогноз, будет корректироваться временем. Существует ряд факторов позитивного характера, которые могут в конечном счете вывести Китай на дорогу к подлинно пролетарскому, научному социализму. Это прежде всего неуклонный рост рабочего класса, интеллигенции, повышение культуры всего китайского населения, в том числе руководящих политических сил, наконец, приход к власти новой генерации руководителей.
Этот последний фактор заслуживает особого внимания. Мы видели, что молодое поколение руководителей, начало выдвижению которого положила «культурная революция», оказалось куда более левацким, экстремистским и даже иррациональным, чем их предшественники — представители «старой гвардии». Восстановление у руля власти «старой гвардии» ознаменовало возврат к более умеренному курсу, во всяком случае, в области внутренней политики.
Однако выдвиженцы «культурной революции» — это специфическое явление, которое не обязательно отражает действительные настроения, взгляды и намерения следующего за «старой гвардией» поколения китайских руководителей. Эти выдвиженцы выросли и заняли руководящие посты в особой обстановке — апофеоза культа Мао Цзэдуна и режима его военно-бюрократической власти. В такой обстановке только и можно было «левачить», и преуспеть могли лишь те люди, которые целиком и полностью вливались в проложенное покойным Председателем русло.
По-иному может выглядеть дело, если курс «четырех модернизаций» на длительный период станет основой внутренней политики КПК. Не исключено, что в этой обстановке будет преуспевать более культурная и рационально мыслящая часть КПК, способная понять и осуществлять руководство новым курсом. Эту часть китайских руководителей можно было бы назвать партийной технократией. Повторяем, не исключено, что именно ей принадлежит будущее, и тогда на место крикливых идеологов придут деловые управленцы, исходящие прежде всего из требований эффективного развития производства. Растущий контингент новых руководителей, который постепенно будет заменять у руля управления биологически выбывающих представителей «старой гвардии», быть может, принесет с собой новый дух, более высокую культуру и цивилизованность. Тогда может наступить новый этап в развитии Китая, тенденции которого невозможно предвосхитить, ибо диагноз зависит от многих внешних и внутренних факторов. Сейчас же нам приходится иметь дело с тем Китаем, который едва оправился от длительного господства Мао Цзэдуна и только еще начинает осмысливать тяжкое бремя наследования его идеологии и политики.
Китай — это не просто река. Это море людей. Чего может ожидать человечество от этого моря? Шторма? Потрясения в Поднебесной? Или постепенного развития, основанного на углублении индустриального и социального прогресса, подобного тому, который происходит у других революционных народов? Не заглядывая далеко в будущее, мы хотим верить, что это море раньше или позже вольется в великий океан социалистической цивилизации, которой принадлежит будущее.
Вернемся к последним годам жизни Мао Цзэдуна. Несмотря на признаки старческой немощности, он и в конце своей жизни был обуреваем жаждой активности, стремлением постоянно быть в центре внимания китайского народа, да и народов других стран и континентов. Он не уставал тормошить и взрыхлять жизнь китайского общества, не прекращал плести свои тонкие сети. В них один за другим увязали его бывшие соратники и друзья: Лю Шаоци, Линь Бяо, Чэнь Бода и др.
Быть может, прав был Эдгар Сноу, который еще в 30-х годах называл его «человеком магической силы»? Впрочем, Сноу имел случай пересмотреть восторженные оценки того периода. Он встречался с Мао Цзэдуном в 1960 и 1971 годах. Главное впечатление, которое он вынес, касалось бесчисленных атрибутов обожествления Мао, наделенного такими прерогативами власти, которыми едва ли кто-либо обладал в Китае да и за его пределами.
Здесь уже, как видим, дело не в «магической личности», не в «спасителе» Китая, как об этом писал Сноу в 30-х годах, дело в неизбежной преемственности исторических традиций имперской власти.
