«Хотелось бы сказать, что, когда я уехала в Италию, в Вашингтоне нашелся сенатор, который произнес речь, направленную против меня. И закончил он ее утверждением, что на пепле Голливуда вырастет неизмеримо лучший Голливуд».
Она не заметила, что оговорилась, сказав «на пепле Голливуда» вместо «на пепле Ингрид Бергман». Это полностью уничтожило и иронию, и остроту ее фразы. В некотором замешательстве она замолчала. Понятно ли им, что она имеет в виду? На некоторых лицах отразилось легкое изумление, но большинство журналистов смотрели благожелательно и заинтересованно. «У кого еще есть вопросы?»
И, только вернувшись во Францию и прослушав присланную ей Ассоциацией запись пресс-конференции, Ингрид поняла свою ошибку. Она долго смеялась. «Ждать двадцать два года — и прохлопать такой шанс!» Она и по сей день вспоминает об этом с улыбкой.
Психиатры могли бы квалифицировать ее ошибку как оговорку фрейдистского толка: потребность в отмщении уже отпала. И они были бы правы. Все обиды давно потухли благодаря людям типа Уоррена Томаса, членов группы «Элвин», встречавших ее в аэропорту, Бёрджеса Мередита с его песенкой, благодаря аплодисментам голливудской публики во время ее первого выхода в «Дворцах побогаче» — аплодисментам столь сердечным, что начальные строчки текста вылетели у нее из головы. Благодаря тому теплу и великодушию, которые она столь часто встречала со стороны многих американцев начиная с марта 1939 года, когда высокая, смеющаяся, золотоволосая шведка сошла в Нью-Йорке с борта «Куин Мэри». Америка помогла создать Ингрид Бергман.
А справедливость, которой она так жаждала, восторжествовала в том же апреле 1972 года, когда сенатор Чарлз Перси, воодушевленный ее приездом в Вашингтон, поднялся на трибуну Сената Соединенных Штатов и произнес: «Господин Президент, одна из самых чудесных и самых талантливых женщин в мире стала жертвой нападок в этой самой палате двадцать два года тому назад. Сегодня мне хотелось бы вернуть этот столь долго не оплачиваемый нами долг Ингрид Бергман, истинной звезде в полном смысле этого слова».
Сенатор высоко оценил ее игру в спектакле «Обращение капитана Брасбаунда». «Наша культура, — сказал он, — стала бы, безусловно, беднее, не будь ее искусства. В сердцах американской публики она навсегда останется одной из величайших актрис нашего времени. Я уверен, что миллионы американцев во всех концах страны захотят присоединиться к моему голосу, выразив сожаление по поводу прошлых гонений и личного, и профессионального характера, которым подверглась Ингрид Бергман, вынужденная оставить эту землю в зените ее карьеры. И я верю, что все они присоединятся к моему сегодняшнему выражению этой женщине восхищения, любви и уважения. Америка не просто приветствует приезд мисс Бергман — ее визит большая честь для нас».
Сенатор Джонсон внес в протокол Конгресса длинный перечень газетных и журнальных статей, хулящих Ингрид; сенатор Перси — такой же перечень статей, восхвалявших и поздравлявших ее. Он послал Ингрид копию этого протокола.
Полная благодарности, Ингрид ответила ему:
«Дорогой сенатор Перси, моя воина с Америкой окончена давным-давно. Однако раны еще саднили. Теперь же, благодаря Вашему рыцарскому поступку и выступлению, полному великодушия и понимания, они закрылись навсегда».
Мы с Ларсом отдавали любимой профессии много сил. Он занимался покупкой авторских прав на пьесы и организацией их постановок. Он постоянно был в контакте со многими драматургами и актерами. Он представлял пьесы Артура Миллера, Теннесси Уильямса, Арнолда Уэскера и Алана Эйкборна. Последней нашей совместной постановкой стал телефильм 1967 года «Человеческий голос».
В Швеции он шутя называл меня золотой гусыней. Я несла золотые яйца, потому что все спектакли, в которых я играла в театре, пользовались успехом. Я была замужем за продюсером — казалось бы, какие у меня могут быть проблемы? Но для меня Ларс никогда не подыскивал пьесы, это-то меня немного и обижало.
Мы часто спорили по этому поводу. И когда я в конце концов поняла, что он так и не будет заниматься моим репертуаром. Ларс ласково меня успокоил: «Взгляни на этот вопрос с моей точки зрения, дорогая. Я не хочу эксплуатировать тебя, не хочу пользоваться твоим именем. Сорвать успех благодаря участию в спектакле Ингрид Бергман — слишком легкое достижение».
Что касалось всего остального, мы с Ларсом всегда находили общий язык, и понемногу я оставила свои обиды. Мы даже решили, что можем все-таки жить вместе, что надо попробовать вернуть былые отношения. Мы и пытались это сделать, но ничего не получалось. Наш брак исчерпал себя.
И вот я, как обычно, вернулась к работе. Наверное, это-то и называется «наркомания творчества».
Время от времени в Жуазель звонил Бинки Бьюмонт. «Чем занимаешься?» — «Ничем». - «Одна?» — «Одна». — «Тогда слушай меня. Бери чемодан, садись в самолет и прилетай сюда. Оставь Ларсу записку и прилетай».
Машина встречала меня в аэропорту и отвозила в дом Бинки. Там, как всегда, было полно актеров и, как всегда, слышались бесконечные разговоры о театре. Меня охватывало необыкновенно теплое чувство — вокруг свои. Они говорят о себе, о сцене, о разных происшествиях. Смех, дружеское тепло... Бинки отличался необыкновенным остроумием. Он столько знал о театре, обладал таким даром творчества, что я всегда чувствовала, что нахожусь в хороших руках. Если он говорил, что все в порядке, значит, так и было. Я могла не соглашаться с ним, но если он говорил, что нужно делать так, а не иначе, то я шла за ним. Есть люди, рядом с которыми испытываешь чувство уверенности. На все доводы, которые он приводил, нужно было лишь отвечать: «Совершенно верно, так оно и есть».
Во время одного из нью-йоркских просмотров я вновь встретилась с Артуром Кантором, и с тех пор он начал играть в моей театральной жизни большую роль. Я говорю «вновь», потому что Артур рассказал мне, как, будучи еще подростком, видел меня в «Жанне Лотарингской». В то время он служил в театре «Элвин» посыльным: «Мисс Бергман желает съесть сандвич с мясом! Артур, беги и принеси!»
Он сделал карьеру в театральном мире и работал теперь с Бинки Бьюмонтом, добывая деньги на осуществление их проектов. Однажды Артур позвонил мне и сказал: «Я только что прочитал очень смешную пьесу Сомерсета Моэма «Преданная жена». Бинки нравится. Я отсылаю ее вам, может, и вам она придется по душе».
Пьеса мне понравилась, хотя и показалась чуть старомодной. Я знала, что Этель Барримор играла ее в Америке и на премьере ужасно напутала в тексте (что я могу понять как никто другой). После спектакля Сомерсет Моэм пришел в ее уборную, и по его лицу она поняла, насколько он расстроен. Ведь весь его прекрасный текст был перевернут с ног на голову. Но, прежде чем он успел произнести хоть слово, она оживленно прощебетала: «Не беспокойтесь, мистер Моэм, мы будем играть этот спектакль целый год». Так оно и случилось.
