И отныне повелось строго: если один появлялся в правлении на сходе, другой туда не шел; если Игнат поутру заходил на колхозный двор, чтобы взять лошадь, то Митяй забирался в темный закуток конюшни и пережидал, пока тот не скроется с глаз.
Как-то понадобились Митяю тонкие ивовые прутья: поизносились, прохудились кошелки, не в чем стало овес носить, и эти лозинки нужны были позарез. Но росли они за селом, в пойме реки, и как на грех, чтобы пройти туда, не миновать Игнатовой избы. Подумывал Митяй пробраться ночью, да в темноте несподручно рубить. К тому же пойма местами не замерзла, зияла торфяными ямами, и немудрено было увязнуть.
Митяй решился идти днем, только с глубоким обходом, чтобы держаться подальше от избы Игната.
С топориком, засунутым под веревочный пояс, Митяй перешел через мост на ту сторону реки и крался бережком. Долгим был этот окольный путь, идти приходилось по крутому обледенелому откосу, по кустарникам. Набрался он, как неприкаянный пес, колючек, цепких репьев, но упрямо крался дальше, увязал в глине, исцарапался, продираясь через кусты.
Напротив Игнатовой избы, чтобы не оказаться на виду, пытался сползти с откоса, но поскользнулся, полетел вниз и угодил прямо в незамерзшую, слегка припорошенную снежком полынью. Рванулся было встать - подвернулась ушибленная левая нога, и он опять упал, растянувшись на самом зыбком месте. Тягучая жижа все больше засасывала в яму. "Фу, черт, ведь сам же вырыл ее, торф летом выбирал отсюда, а теперь гибну", - с тревогой подумал Митяй.
В эту минуту ему ужасно захотелось продлить свою бренную жизнь. Ведь не умирать же в самом деле в этой зловонной яме. В нем еще были силы, и он, уцепившись руками за корень ольхи, вылез на поверхность. Присел в мочажине на кочку, долго тер колено, снял насквозь промокшие валенки, выжал грубошерстные теплые чулки, которые связала ему Аннушка к зиме.
Что же делать? Неужели возвращаться назад с пустыми руками? Нет, Митяй еще ни перед чем не пасовал. На время он даже забыл об Игнате. Ему вовсе не хотелось заглядывать вон на тот берег, но глаза нет-нет да и косились на реку, на Игнатову избу.
Пока он сидел в мочажине, как нарочно, появился на задворках Игнат. Постоял, ровно бы глядя прямо на него, попавшего в беду Митяя, потом, сдается, махнул рукой - дескать, тони, все равно и соломинки не подам! - и присел по нужде у стожка соломы. "Чтоб вам ни дна ни покрышки! Вся-то кобелиная порода!" - проклинал Митяй, прячась, однако, за кустами, чтобы не стать посмешищем в глазах ненавистного свата.
И, как знать, может, не случившееся, не то, что Алексей лишился жены, - молодой, не такую еще красавицу себе найдет! - а вот именно этот позор бесчестья, что лег теперь темным пятном на семью Костровых, жег Митяю глаза и отзывался в сердце незатухающей болью.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Последнее, что еще роднило Игната с Митяем, давало ему в одинокой жизни утеху, внезапно оборвалось. Находя причиной раздора дрянной поступок Натальи, ее измену, Игнат уже больше не надеялся помириться со сватом, хотя в душе и не считал его чужим. И к Алексею он относился с прежней привязанностью, любя его больше, чем дочерей, и если бы сейчас нечаянно он заявился, то Игнат, упрятав всякую гордость, поклонился бы ему в ноги.
- Парень-то какой! Чистый, как ребенок, - вслух думал о нем Игнат, ощущая, как слезы перехватывают горло. - Небось мерзнет там, в окопах, жизнь молодую истрепал, а она, дуреха!..
Тешить себя, что Наталья одумается и они вновь могут сойтись, Игнат не мог. "Как веревочке ни виться, а конца не миновать". Он не смел ни показаться на людях, ни тем более заговорить о своих родственных связях, и если кто заводил разговор, спрашивал о Наталье, он невнятно бурчал:
- Пущай сами как хотят. Но до них. Лишь бы с войной покончить.
Но, говоря так, Игнат понимал, что и с войной покончить не так-то просто. Приходя с работы (теперь Игнат делал все, что ему поручали: возил с поля на ферму солому, подправлял сорванную бурей крышу на коровнике), он раздевался, стаскивал подбитые кожей валенки и усаживался посреди пола, у печки-времянки. Печка была неказистая, простая на вид - старый ведерный чугун был вмазан в кирпичи, от него через всю избу тянулись колена железных труб, которые сразу же, как начинали топить, накалялись добела. Пока Игнат грел ноющие в тепле ноги, Верочка собирала вечерять. Взяв на себя заботы по дому, она трудилась безропотно и ни единым словом не огорчала отца.
- Батя, принести холодненькой квашенки из погреба? - спрашивала она, стараясь во всем угодить отцу.
- Сама квасила? Какая же ты у меня умница, - улыбался Игнат, слегка похлопывая ее по угловатому плечу. Верочке была приятна ласка отца, и она по привычке встряхивала головой, откидывала назад свисающую на грудь косу и спешила поделиться всякими домашними разностями:
- А у меня сегодня из дежки тесто чуть не убежало, - говорила она, не то хвалясь, не то укоряя себя. - Замесила, поставила, а сама - к Аннушке. И засиделась там. Прибегаю, а тесто уже поползло через край. Ох и наказание! Прямо места себе не находила.
В таком духе Верочка могла бы тараторить без умолку, но отец перебил, глядя на нее с удивлением:
- А зачем тебя понесло к ним в избу?
- В чью?
- Ну, к этим... Костровым?
- Почему же, батя? - спросила Верочка, остановись на нем широко открытыми в изумлении глазами. - Они нам родня.
Игнат усмехнулся в усы:
- И о чем же гуторили с Аннушкой?
- Ой, наговорились, и не упомнить всего, - простодушно ответила Верочка и в смущении добавила: - Даже гадали. Жив ли Алексей, и скоро ли кончится война... Ты бы поглядел, как складно ложилась карта: будто Алексей в дальней дороге, предстоит ему крупный разговор в казенном доме...
- Брось! - махнул рукой Игнат, не веривший гаданиям. - Какая может быть дорога, окромя окопов, а и насчет крупного разговора - побаски бабьи!
- Нет, батя, карта сбылась. Алексей письмо прислал.
- Да ну? - Игнат даже привстал. - Где же он, как с ним?
- Пишет, в каком-то переплете смертельном побывал... Весь, говорит, зарос. Только о ранах молчит, не хочет, наверно, расстраивать.
- Вестимо дело, - поддакнул Игнат. - Значит, объявился все-таки? И что он еще пишет?
- Больше, кажись, ничего. Поклоны шлет всем. И тебе и мне. Про Наталью особо пытает...
- Кланяется, значит, и нам, - сказал повеселевшим голосом Игнат. Ну-ну. Только вот Наталья-то свихнулась, дуреха!
Верочка на это ничего не возразила. Накинув на плечи вязаный платок, выбежала в сенцы, полезла в погреб, вырытый под избой. Скоро она принесла махотку с квашеным молоком и поставила ее на стол вместе с тарелкой блинов. Игнат ел степенно: обмакивал в густое молоко сложенный трубочкой блин, медленно отправлял его в рот, облизывал пальцы и опять тянулся к тарелке с ноздреватыми, пахнущими теплым пшенным паром блинами. Поев, он узнал, не приносил ли почтарь "Коммуну".
