— Я скоро вернусь, о’кей?
— О’кей.
Я ждал час, другой — не пришли и ничего не сделали. Сестра по моей просьбе положила спиртовой компресс на воспалённый участок. Вена так отекла, что раствор жидкости через неё больше не проходил. А вливание было моим основным и необходимым лечением. По телефону докторицы дали распоряжение сестре вынуть катетер и пообещали прийти. Катетер вынули, и их опять ждали — уже много часов.
Я стал нервничать и почувствовал себя хуже, поднялась температура.
Ирина каждый день по нескольку раз звонила мне с работы. Я всегда её успокаивал, но на этот раз сказал:
— Уже много часов мне не делают вливание, а только обещают прийти.
— Сколько времени ты ждёшь?
Узнав, что уже десять часов, она пришла в ужас:
— Я сейчас сама позвоню им и добьюсь, чтобы они пришли.
Проверив через полчаса и ещё раз через полчаса, она возмутилась:
— Да что же это такое?! Они же убийцы!.. Я выезжаю на такси и скоро буду.
Ирина приехала в белом халате с нагрудным значком её госпиталя.
— Ещё не пришли? Сейчас они у меня придут! — и выскочила, как разъярённая тигрица.
Как я потом узнал, Ирина позвонила докторицам и накричала:
— У вас больной доктор со смертельным заболеванием эндокардитом по вашей халатности не получает вливание антибиотиков уже двенадцать часов! Если вы сию же минуту не явитесь, я сама введу ему катетер в вену (она не умела, конечно) и позвоню на все каналы телевидения и расскажу им, как вы убиваете тяжёлых больных!..
Пресса Америки падка на всякие сенсации и готова ославить любой госпиталь. А доктора боятся этого больше всего — скандалы обходятся им дорого. Сразу появилась в коридоре фигура одной из дам: затянутая в тесные брюки-джинсы, она с трудом могла передвигать ноги, неся копну своих распущенных до плеч волос. Вид прямо карикатурный и противоположный принятому врачебному.
Ирина смотрела на неё взглядом тигрицы, готовой прыгнуть на жертву и вцепиться ей в горло. Переставляя туго затянутые ноги, докторица добралась до меня и, как всегда, накрыла копной своих волос. Но она не смогла ввести катетер, ничего у неё не получалось. Ещё хуже! Тогда она позвала своего коллегу-мужчину. Пришёл высокий парень, симпатично мне улыбнулся и — легко ввёл катетер: мужчина-доктор!
Чем они были заняты, что на 12 часов просто-напросто забыли про меня? Я знаю, что много времени уходит учиться, как стать доктором, но научиться, как быть доктором, помогает только человеческое внимание — гуманизм врача. Любое умение постепенно придёт, но внимание должно быть заложено внутри или воспитано наблюдениями над примерами старших. Ни того, ни другого в том большом и богатом госпитале я не увидел.
Своему доктору Розенблюму я на резидентов не жаловался: «людей, о коих не сужу, затем что к ним принадлежу». Но я заявил, что не стану лежать там четыре недели.
— Владимир, без внутривенных вливаний ты же убьёшь себя!
Хотел я сказать, что лучше убью себя сам, чем меня убьют другие. Он уговаривал:
— Ладно, полежи ещё неделю, а потом я назначу тебе ежедневное введение сильных антибиотиков в мышцы, которое может заменить внутривенное лечение…
И я сдался на неделю.
Навестить меня, больного отца, приехал Младший. Мы не виделись с того дня, как отвезли его в Сиракьюз. Войдя, он склонился надо мной, на шее у него — фонендоскоп:
— Здравствуй. Ну, как ты?
— А, здравствуй! Спасибо, что приехал. Ничего, теперь уже чувствую себя лучше.
— Как это ты заболел, что случилось?
— Заражение от крови пациента, это бывает со многими хирургами.
— Надо быть осторожным, — назидательно сказал он.
Он прочитал названия антибиотиков на сосудах с моим вливанием.
— Так, пенициллин. Ну-ка, дай я послушаю твоё сердце.
Студент-первокурсник, он старался показать себя и свои медицинские познания. Усмехнувшись про себя, я покорно поднял рубашку — интересно и приятно, когда тебя обследует твой же сын. Я присматривался: что-то в нём изменилось — держался он уверенней, спокойней. Так выглядели многие здешние резиденты. Наверное, он становился американцем. Я радовался за него: пять лет назад, когда мы прилетели сюда, я на таможне аэропорта пустил его первым из нас «войти» в Америку — ему здесь дольше жить, пусть он первым и идёт. Вот он теперь и входит.
— Как, тяжело учиться в американском институте? — спросил я.
— Мда, нелегко. Намного тяжелей, чем было в России.
— А сколько у вас на курсе девушек?
— Приблизительно одна треть. Почему ты спрашиваешь?
— Да вот, я наблюдаю здесь женщин-резидентов — они не хотят заниматься частной практикой. Наверное, у тебя и у других докторов-мужчин будет богатая практика.
— Может быть. Мне всё равно. Все говорят о равноправии женщин в этой стране.
— Ты ведь в шахматы играешь? — спросил я.
— Немного.
— Белые и чёрные шахматы равны?
— Равны.
— А какими ты предпочёл бы играть?
— Белыми, конечно. Белые имеют преимущество первого хода.
— То же самое и с равноправием женщин. Природа так устроила, что преимущество первого хода имеют мужчины: они — белые шахматы, а женщины — чёрные шахматы.
— Мне всё равно, — отговорился Младший. — Пока что меня больше интересует, как удержаться в институте. Все студенты очень сильные, и девушки тоже.
Он ещё важно поговорил о медицинском оборудоиа-нии моей палаты и уехал, удовлетворённый состоянием отца. А мы с Ириной и не сказали ему, насколько оно было опасно, — щадили его молодую нервную систему.
Как раз в то время в газетах и на телевидении появились сообщения, что выявили фальшивые дипломы врачей и массовые фальшивые отметки в том самом институте на острове Гренада, куда Младший собирался поступать четыре года назад. Пошла проверка, и институт закрыли. Мы знали случаи, когда бывшие московские соученики Младшего уехали учиться на Гренаду, и теперь в суде они подтверждали подлинность своих дипломов. Для Младшего это был бы настоящий крах: слишком он во всём был уязвим. Какое счастье, что мы тогда отговорили его и он сумел поступить в настоящий американский институт!
Одно потянуло за собой другое — в прессе сообщали статистические данные о докторах-иммигрантах: за десять лет в Америку массовым потоком ринулось их 35 тысяч из Индии и Пакистана, 27 тысяч из Филиппин, тысячи из Мексики, с Карибских островов, из Румынии, Польши, России, Италии, Испании — всего около ста тысяч. Они — это мы — составляли уже 26 % всех докторов страны. Проверка дипломов, сдача экзаменов, устройство в резидентуру и на работу — всё это превратилось в громадную отрасль медицинской индустрии страны. И трудно было рассчитывать, что в этой индустрии всё будет делаться по законам — всегда найдутся люди, которые захотят нагреть руки там, где вращаются большие суммы. И пошло раскрытие разных нарушений, после чего общая репутация иностранных докторов в стране пошатнулась.
