Потом переход к социальной конкретике: «Как тосты о служении великой России посреди деятельного уничтожения этой самой России…»
И вновь как выход: «Сталин, неожиданно подумала А-Б, только новый Сталин сможет вытащить за хвост из воды и сжечь эту нечисть … в государственном камине».
Но если у проблем нет решения, как нет выхода и у героев, затерявшихся в и без того затерянном пространстве России, остается один выход – смерть. И тогда окончательно закроется любая, самая закрытая таблица.
И все же осталась в живых героиня, и ей дано жить не просто как некоему частному лицу. Скорее, как символу торжествующей жизни.
Юрий Козлов разгоняет тучи уныния и дает своему читателю надежду. С угрюмой иронией он прорицает подступающее будущее.
Любовь и секс, нищета и бесправие, ностальгия по СССР и страсть к деньгам – всё проносится единым потоком сознания в головах юных героев романа. И вот уже роман подходит к концу, а Альбина-Беба еще и не встала со своей скамеечки. Социальный дух, мистический дух, дух бессмертия, и, конечно же, сексуальный дух витает над её головой.
«Альбине-Бебе показалось, что она только что прожила очередную (какую по счету?) жизнь, но оказалось, что она по-прежнему сидит на скамейке с коляской…» Сюжет не успевает за мыслью. Он застыл от столь мощного потока сознания. И дальше я уже просто перенесу слова автора на представление о самом романе: «…Нравилось новое состояние укрупнения мысли, вольного поиска смысла, очищения от пут бытия. Окружающие люди представали носителями сложных идей, логических головоломок, неожиданных страстей…»
Здесь уже та самая воспетая в коротком сюжете плоть с неизбежностью немотствовала, ибо в романе «Закрытая таблица» на первый план выходило сознание. «Избавившись от наручников плоти, сознание расширялось, вбирало в себя мир, и одновременно растворялось в мире, становясь его мыслящей частицей».
Прорицатель Юрий Козлов с угрюмой иронией оставляет нам надежду на дальнейшую жизнь. Интересно, с чем остается он сам?
Двадцать вторая глава. Олеся Николаева
Олеся Александровна Николаева родилась 6 июня 1955 года в Москве, в семье известного поэта-фронтовика Александра Николаева. Окончила Литературный институт (поэтический семинар Евгения Винокурова). Еще со школьных лет искренне уверовала в Бога. Учась в Литературном институте, познакомилась там со студентом-критиком Володей Вигилянским, вышла замуж, вряд ли предполагая, что со временем из жены скандального либерального критика, автора перестроечного «Огонька», станет матушкой, женой священника из ближайшего окружения Патриарха. С 1981 года ведет церковную жизнь. В 1982 году была на послушании в Пюхтицком женском монастыре в Эстонии. С 1988 года ведет свой поэтический семинар в Литературном институте. Печатается как поэт с 1972 года во всех ведущих литературных изданиях. В конце восьмидесятых годов обратилась к прозе.
Её роман «Мене, текел, фарес» о сложном сочетании монастырской и светской жизни, о чувственности и аскетичности, вызвал большую полемику в литературном и церковном мире. Лауреат многих литературных премий. Живет в Москве.
Апология
…Что твердишь ты уныло: нет выхода…
Много есть входов!
Есть у Господа много персидских ковров-самолетов.
У Него и на бесах иные летают святые.
И горят в темноте кипарисы, как свечи витые.
О, всегда я дивилась искусствам изысканным этим,
Дерзновенным художествам – птицам, растениям, детям.
И мне нравились их имена – аспарагус и страус,
Завитки насекомых – вся нотная грамота пауз.
Над лугами летают поющие альт и валторна.
И ничто не случайно у них, и ничто не повторно!
…Разве зебра не сбавила б спеси дурной с авангарда?
Что, верблюда бы он переплюнул? Побил леопарда?
Носорога б затмил? Или радугу б взял из кармана?
Иль придумал бы что-то покруче, чем зад павиана?
Чем глаза крокодила? Чем Хохот гиены зеленой?
Или чрево кита с беглецом драгоценным Ионой?
Что б придумал новее пустыни, ходящей волнами?
Иль цветущей саваны?
Могучей реки с рукавами?
Огнегривых цунами – над мачтами гордых фрегатов?
Осьминогов жемчужных? Литых электрических скатов?..
Что новее монаха-отшельника в рубище строгом?
Он на льве возит воду, сердечно беседуя с Богом.
И, как спелую смокву в горсти, как подбитую птицу.
Обозреть может землю, пройти через стены в темницу,
Нашептать рыбарям. Чтобы риф огибали левее,
Исцелить паралитика – что ж мы видали новее.
Потому что здесь всё не напрасно и всё однократно:
Если выхода нет, пусть никто не вернется обратно!
Но войти можно всюду – нагрянуть ночною грозою,
Сесть на шею сверчку незаметно, влететь стрекозою,
Нагуляться с метелью, озябшими топать ногами.
На огонь заглядеться, на многоочитое пламя:
Как гудит оно в трубах, как ветер бунтует, рыдая…
…И окажешься там, где свободна душа молодая!
Олеся Николаева
Игра и молитва Олеси Николаевой
Афанасий Фет писал про Горация: «Он ужасно криво пишет, а это я только и ценю в поэте и терпеть не могу прямолинейных». Вот и Олеся Николаева никогда не писала прямолинейно. Её поэзия – это сплошное метание между роскошью и аскезой, между игрой и молитвой, между Ольгой Вигилянской в бытовой жизни и Олесей Николаевой в жизни поэтической. Впрочем, она осознанно выбрала свою судьбу.
Там – за именем – судьба совсем иная
Открывается, лицо совсем иное.
Даже время по-другому ходит,
Даже мир – и тот глядит иначе.
О, как жаль не бывшего – и
Ольги Вигилянской: у неё изящней
Получился б этот праздник жизни.
Этот выход в сапожке испанском!..
Напряжение, энергетика её поэзии – это напряжение и энергетика в борьбе со своими искушениями. Олеся Николаева и сама не скрывает этого: «О, какое же это искушение для поэта, когда он непременно хочет понравиться всем, отчебучить что-нибудь этакое, чтобы всех поразить! И чтобы все говорили: о, как он понравился нам своими новинками, этот поэт, как он удивил, как много у него всяких находок, диковинок и всего, всего!»
Помнится, то же самое писал Юрий Кузнецов об ахматовском женском «самолюбовании» в «ста зеркалах». Конечно, Олеся всю жизнь пытается бороться со своим тщеславием, с избыточной эмоциональной чувственностью, с личными переживаниями во имя принадлежности к церкви. Как она пишет: «Церковь, как и искусство, – не автомат добра, а область свободы, этой страшной человеческой свободы. Когда ничтожный (в смысле своих возможностей перед вечностью) человек может сказать Богу – нет, Бог не совершает над ним насилия. Единственное, что может сделать церковь, это отторгнуть от себя человека, который не желает к ней принадлежать». Но и в контексте православного учения Олеся всегда ищет свою свободу выбора. Она искренне боится собственного своеволия, что так хорошо отражено в её романе «Инвалид детства». В её воцерковлении отчетливо видно женское чувственное начало. В ней всегда сильно эстетизированное, театрализованное мировосприятие. Впрочем, и к церкви она пришла скорее не путем познания, а своим практическим служением – на послушании в Пюхтинском женском монастыре, или позже, работая шофером у игуменьи Новодевичьего монастыря.
