Благодаря продаже старого «роллса» Ленноны получили временную отсрочку для решения своих хронических проблем. На самом деле им нужно было спешно получить долгосрочные налоговые льготы. Сэм Грин в очередной раз подтвердил свою незаменимость, познакомив Йоко с адвокатом Джорджем Тайшнером, который предложил инвестировать деньги в сельскохозяйственную ферму, расположенную в графстве Делавер, штат Нью-Йорк, в зоне, которая снабжала метрополию молочными продуктами. Каждый доллар, вложенный в развитие сельскохозяйственного предприятия, приносил инвестору освобождение от налогов на четыре доллара. Несмотря на то, что бухгалтерская контора, ведавшая делами Леннонов, предупредила Йоко о том, что налоговые службы относятся к подобным схемам с известной долей подозрительности, Джон Грин склонил ее к согласию, и скоро документы были готовы к подписанию, чтобы завершить сделку до истечения срока уплаты налогов. В последний момент Леннон швырнул на рельсы такой булыжник, который чуть было не снес с пути весь вагон.
«Фермы! – вскричал он. – Какого хрена я знаю о фермах? Чего в них хорошего? Молоко и сыр! Все, что они производят, это вонь!»
Чтобы убедить Леннона, Йоко призвала на помощь Джона Грина, который объяснил бывшему апостолу мира, что каждый цент, который он платит государству, идет на приобретение бомб, пушек и других смертоносных приспособлений. Эта мысль заставила Джона задуматься. Грин уговорил Леннона хотя бы съездить посмотреть ферму, о которой шла речь. Нехотя Джон согласился.
Как только огромный лимузин Джона выехал на пустынное загородное шоссе, его дурное настроение улетучилось само собой. Он невольно залюбовался проплывавшим мимо пейзажем. Вскоре ему захотелось выйти из машины и прогуляться пешком. Сэм остановился возле небольшого холма, с которого, по его мнению, открывался живописный вид. Йоко сидела в машине, глотая сигаретный дым, а мужчины пошли вверх по склону. Оказавшись на гребне холма, Джон окинул взглядом окрестности, напомнившие ему родной Ланкашир, присел на землю и стал воображать, как вот здесь построит дом: в этом углу будет камин, а в том – музыкальный центр. «Джон был очень домашним человеком, – заметил Сэм. – Он ничего так не любил, как возводить дома. В глубине души он мечтал о том, чтобы построить замок на холме, где никто не мог бы до него добраться...»
Когда к вечеру компания вернулась в Нью-Йорк, Джон только и говорил, что о «ферме старого Макленнона». В общей сложности было решено купить сельскохозяйственных угодий, недействующих и действующих ферм, скота и подержанного оборудования на 2,7 миллиона долларов, из которых реально было уплачено только 375 тысяч, а на остальную сумму Леннон выдал расписки. На следующий год они собирались объявить о больших убытках, показать значительное снижение стоимости скота и оборудования, а также подать заявку на списание налогов на 195 тысяч долларов в счет сделанных инвестиций. К их глубокому разочарованию, налоговые органы отказали в большей части этих требований, доказав, что фермы и скот были приобретены не для развития доходных предприятий, а для ухода от налогов, что не влекло за собой подлинных рисков.
3 мая 1978 года, когда Ленноны вот-вот должны были вступить во владение своей недвижимостью, на одной из ферм, принадлежавших им во Франклине, случился пожар, во время которого были разрушены сарай, гараж и значительная часть основной постройки. Полицейское расследование определило, что пожар явился следствием умышленного поджога, который оказался первым из целой череды аналогичных происшествий, затронувших собственность и других инвесторов этого региона. Ферма старого Макленнона так и не была возведена.
Серьезный финансовый кризис, которым завершился 1977 год, еще более отчетливо обозначил отличия в характерах Джона и Йоко. В то время как жена с головой ушла в работу в поисках выхода из сложившейся ситуации, муж отказывался брать на себя хоть какую-то ответственность. Не желая ничего слышать о деньгах, Джон выдал Йоко генеральную доверенность и уполномочил ее полностью контролировать все его состояние. С этого момента именно она выписывала чеки, подписывала контракты и вела себя в вопросах бизнеса так, словно была Джоном Ленноном.
В 1978 году Джон Леннон перестал походить на самого себя. Истощенный диетами, голоданием, странным образом жизни, он стал весить не более 60 килограммов. Потеряв интерес к окружающему, Джон редко вылезал из постели и постоянно находился под кайфом – будь то таиландские палочки, галлюциногенные грибы или героин. Когда он не спал, то казался погруженным в некое подобие транса. Несмотря на то, что он продолжал считать себя ответственным за ведение домашнего хозяйства и уход за Шоном, мало кто замечал его присутствие в доме. Прислуга, работавшая на Леннонов, только диву давалась: «Неужели это и есть настоящий Джон Леннон?»
Леннона постигла судьба Говарда Хьюза и многих других подобных ему состоятельных отшельников. Найдя в лице Йоко человека, готового взвалить на свои плечи ответственность за его существование, он совершенно оторвался от действительности. Джон поселился в фантастическом мире «Imagine», в котором все сущее не имеет значения, а любая фантазия безо всяких усилий может воплотиться в жизнь силой волшебства.
Но вместо того чтобы обрести покой, Леннон был постоянно чем-то недоволен: плохо работал телевизор, не принесли утреннюю газету, что-то не так на кухне. Здоровье Джона оставляло желать лучшего: он жаловался на простуду и высокую температуру, расстройство желудка и запоры, мигрени и зубную боль, озноб и тахикардию. Леннон никогда не обращался за профессиональной помощью к врачам, так как понимал, что любой доктор первым делом потребует, чтобы он прекратил принимать наркотики. Эмоциональное состояние Джона было ничем не лучше физического, только теперь его раздражительность проявлялась иначе: он отыгрывался на детях и домашних животных.
Помимо всего прочего, Леннон постоянно жаловался на то, что был лишен удовольствия позагорать на море. Поэтому весной 1978 года Иоко повезла всю семью в «Кариббиан Клаб», расположенный на Большом Каймановом острове, причем выбор ее был довольно странным, так как в то время Кайманы не считались местом отдыха, а рассматривались исключительно как крупнейшая оффшорная зона в Западном полушарии. Прибыв частным реактивным самолетом из Майами, Ленноны разместились в отдельном коттедже, стоявшем прямо на берегу, и принялись наслаждаться солнечными каникулами. Так продолжалось до тех пор, пока не пришло время отправляться в Японию.
После прошлогодней поездки на родину Йоко понимала, что с Джоном надо обходиться осторожно. Продолжительность пребывания в Японии была сокращена, а жизнь в «Окуре» стала для Леннона чем-то вроде отдыха в санатории. Ежедневно, часто вместе с Шоном, Джон плавал в роскошном гостиничном бассейне, после обеда ему делали массаж шиатсу, а в остальное время он наслаждался дневным сном и здоровой пищей, которую чередовал с посещением изысканных ресторанов и дегустацией диковинных яств. Джон всегда был большим любителем ходить по магазинам. Он отправлялся в токийскую «Электроник вилледж» и затоваривался последними электронными новинками, как, например, цветной телевизор с экраном в 30 дюймов по диагонали. Он покупал много одежды: кимоно, японские сандалии и другие предметы восточного облачения.
Несмотря на здоровый образ жизни, существование Джона было напрочь лишено интеллектуального и креативного начала. Как и в Нью-Йорке, он совершенно не соприкасался с окружающей жизнью и не обращал внимания на культурные ценности, до которых можно было дотянуться рукой.
Из Японии Ленноны вернулись в сентябре 1978 года. Няня Шона Масако решила остаться на родине, устроившись на службу к матери Йоко, которая вскоре отпустила ее на пенсию. Ее бегство было вызвано непрерывными ссорами с Иоко, к которой она потеряла всякое уважение. Как и большинство соотечественников, Масако не могла мириться с поведением Йоко. Как-то она даже шепнула Марии Хеа, что Иоко ненастоящая японка, потому что у нее волнистые волосы, которые якобы достались ей в наследство от бабушки, имевшей в свое время роман со скрипачом из России.
Для Иоко было не в новинку лишиться прислуги, однако «Нана», как называл ее Шон, была совсем другое дело, поскольку с самого рождения она заменила ему мать. Но еще хуже было то, что Шону была уготована судьба Джона, который в детстве постоянно терял близких: все последующие няни не выдерживали общения с Йоко и быстро исчезали, что не могло не сказаться на психологическом состоянии ребенка.
Что же касается Джона, то как он ни старался соответствовать взятой на себя обязанности хранителя домашнего очага, у него ровным счетом ничего не получалось. С одной стороны, он старался всячески защитить маленького сына, осыпал его подарками, менял подгузники, а с другой – проводил с ним очень мало времени и при этом отказывался заниматься его систематическим воспитанием. Джон поклялся, что его сын никогда не пойдет в школу и что Шону не придется страдать так, как страдал в свое время его отец. Тем не менее едва мальчику исполнилось три года, как его отправили в детский сад. Джон объяснил это тем, что дома Шон получал так мало внимания от матери и так много нездоровых вибраций от отца, что лучше ему было держаться подальше от Дакоты. Но и этого убеждения Джон придерживался совсем недолго. Стоило Шону пожаловаться на воспитателей, как его немедленно из сада забрали.
