Но даже при наличии принципиального согласия относительно войны могли все же существовать различные точки зрения на ее цели и способы ведения, и Ричарда должен был раздражать сам факт вмешательства Генриха. Поскольку весь этот эпизод передается нам только Говденом, мы не имеем возможности проанализировать содержащиеся в нем сведения, и поэтому целесообразнее было бы воздержаться от предвзятого его истолкования. Конечно, вполне можно допустить, что своими заложниками Ричард ручался не только за внесение полной суммы выкупа, но и за свою политическую благонадежность, свою «верность». Одно не совсем ясное место у Говдена позволяет все же понять, что Генрих думал об агрессии, «что он (Ричард) пойдет войной на страну французского короля», и хронист связывает это с давними планами императора: «Английскому королю было доподлинно известно, что император ничего не желал так сильно, как подчинить Священной Римской империи Французское королевство». Продолжение не кажется логичным, поскольку тогда Ричард опасался объединения императора с Филиппом, что должно было бы привести к его поражению. Неважно, действительно ли Ричард почуял западню или просто действовал со свойственной ему осмотрительностью, но его ответная реакция, выразившаяся в нескольких шагах, в любом случае свидетельствует о таланте политика. Предоставив событиям развиваться в силу своей собственной динамики, Ричард не только не отверг вмешательство императора — он не мог пойти на такой риск из-за заложников, — но и не проигнорировал его. Напротив, он посылает в Германию канцлера Лоншана, чтобы тот навел точные справки об обещанной помощи: какого рода имелась в виду помощь, в каком объеме, где и когда.
Тем временем начались военные действия как на Сене, так и в Берри. На обоих фронтах Ричард пересекает границу Франции, причем в Берри Ричард завоевывает Иссуден и берет в плен обоих графов Овернских. На этом театре военных действий сражался он и впоследствии, когда все императорские послания давно были забыты, просто потому, что это отвечало его интересам, и совсем не беспокоился о том, как часто за последнее время он уступал эту область, но летом 1195 года это могло восприниматься как исполнение императорского повеления. Что же касается проводимых в то время переговоров о мире, то они на время были приостановлены, поскольку надо было теперь ждать согласия императора. Филипп обеспокоился и вновь послал своего дядю архиепископа Реймского к императору, но его переговоры были столь же бесплодны, как и прежде. В ноябре 1195 года Лоншан дважды совершает путешествие в Германию и обратно, и результат, который они принесли, объясняет, почему Ричард никогда не лишал своего доверия этого человека, не справившегося с должностью юстициария: император запретил любой мир и снизил подлежавшую еще уплате Ричардом сумму выкупа на 17000 марок — в чем нашел выражение его вклад в ведение войны с Филиппом, и — что самое важное, — отпустил всех английских заложников. Так Ричард вновь обретал полную политическую свободу действий по ведению переговоров и ему больше не требовалось оглядываться на Генриха и учитывать его желания.
Когда в ноябре 1195 года Филипп вторгся в Берри, чтобы отвоевать Иссуден, Ричард приготовил для него западню, так что тому пришлось срочно хлопотать о перемирии. В ослаблении позиции Филиппа Ричард усмотрел самый подходящий момент, чтобы восстановить свой прежний правовой статус. 5 декабря 1195 года он принес Филиппу ленную присягу в отношении своих французских владений, то есть Филипп, который уже успел передать их в лен Иоанну, должен был вновь признать его во всех отношениях полноправным владельцем. Затем последовала договоренность об обычном Рождественском перемирии. Согласно Ньюбургу, в это время Старец Горы забрасывает европейские княжеские дворы письмами, в которых с Ричарда снимаются все выдвинутые французской стороной обвинения в заговоре с целью убийства — своеобразное проявление подготовки к общей анжуйско-французской кампании, необходимой для обоснования выторгованного мира. Да и согласие Филиппа снять все подозрения против Ричарда могло бы на время придать правдоподобность мнимому стремлению к миру французского короля. По окончании Рождественского перемирия в январе 1196 года дело дошло до Лувьерского «мира», то есть до очищенного от правовых и пропагандистских эксцессов эпохи крестового похода и плена Ричарда обычного состояния войны, рассматривать которое дальше мы здесь не будем. Нас интересует абсолютно адекватный новой ситуации образ действий Ричарда. Во временном плане этот мир можно также рассматривать, собственно, как немедленное, ставшее возможным благодаря освобождению заложников аннулирование императорского сюзеренитета. Но Генриха VI «больше не интересовал его неблагонадежный вассал», как сформулировал один преклонявшийся перед величием государственного ума императора исследователь.
Кое-кто позаботился о том, чтобы он не мог забыть интермедию своего сюзеренитета над Англией. Правда это, или нет, но в 1197 году Говден утверждал, что на смертном одре Генрих освободил Ричарда от вассальной зависимости, по-видимому, именно тогда ему стало ясно, какую ситуацию он создал сам. В отличие от Англии и Франции в Священной Римской империи не действовали династические принципы наследования, и политику Генриха не оправдывает то, что перед своей смертью он — тщетно — старался их здесь утвердить. В 1194 году, когда он навязал Ричарду ленную зависимость, еще не было, как во времена Барбароссы, избранного и коронованного наследника, просто никакого не было. И в этой ситуации он превращал Ричарда в самого видного из светских князей империи, который в будущем получил бы не только право, но и был бы даже обязан участвовать в избрании германского короля, его самого даже могли выбрать. В кошмарной ситуации наметившейся катастрофы слабым утешением перед смертью могло быть для Генриха то, что в истекшем году германским королем был коронован еще не достигший трехлетнего возраста Фридрих (II). Пока что события развивались не затрагивая сына Генриха. Во всяком случае, оправданно или нет, но Ричард вмешался в выбор короля, и это можно понять, если вспомнить поведение Генриха. Вообразимый до этого только в страшном сне альянс между империей Гогенштауфенов и Францией мог стать реальностью благодаря собственным кандидатам. Но еще при его жизни последствия нацеленной на господство западной политики Генриха стали достаточно примечательны. Два враждующих между собой короля объединились, и если не в позитивном, то, по крайней мере, в негативном смысле: чтобы убрать Генриха с политической сцены. Никто из них больше не делал попыток путем принесения ему ленной присяги получить преимущество над своим противником. Своей безудержной фантазией в постановке целей и далеким от реальности взглядом на мир, непоследовательностью в политике он унижал сильного противника, не лишая его предварительно власти, выдвигал требования, добиться выполнения которых был не в состоянии, в политической типологии Генрих — антипод Ричарда.
