И вот стоит Кузьма, ярко освещенный электрическим светом, Золотая Звезда и ордена сверкают на его груди, а рассказывает он так скупо и неинтересно, просто невозможно слушать. Василию хотелось вскочить и поведать ребятам, какой отчаянный и бесстрашный парень Кузьма Пряхин. Удерживала лишь напряженная тишина в зале. "Слушают, - значит, нравится".
- После Днепра война пошла веселее, - рассказывал Пряхин. - Верите ли, до самого Кенигсберга лопату из чехла не вынимал, ни одного окопа в полный профиль не отрыл. Все в отбитых у фашистов сидел. Раньше, бывало, пока оборону прорвем, карта у командира роты капитана Куржакова на всех сгибах протрется. А тут пошло - не успевают новые листы раздать, а мы уже прошли эту местность.
"Не то говоришь, Кузьма, - думал Ромашкин. - Покажется ребятам война веселым, легким делом. И я не о том говорил, надо бы сказать, как гитлеровцы госпиталь разгромили, как тетю Маню, врачей убили, как могилу отца тяжело увидеть. О том, что от Москвы до самого Берлина - сплошное пожарище, трубы от печей да головешки, наши братские могилы и рвы с расстрелянными мирными жителями". Василий смотрел на празднично украшенный зал, на легкие белые рубашечки, алые галстуки, счастливые лица ребят. "А нужно ли им об этом рассказывать? Зачем омрачать их веселые, чистые души? Им хочется услышать о подвигах. А на войне ведь не думают о них, даже свершая их, не думают. Что же получится, мы прошли через одну войну, а им будем рассказывать про другую? Не дело это. Эх, жаль, нет Андрея Даниловича Гарбуза, он бы во всем разобрался, разъяснил, что к чему".
Рассказ Пряхина ребятам понравился, они долго аплодировали. Потом та же девочка с косичками спросила:
- Скажите, правда ли, что умирающие на поле боя перед смертью шепчут имена любимых?
Ребята и даже педагоги неодобрительно зашикали на девочку.
- Нашла о чем спросить!
- А я хочу знать. Я об этом в книге читала, - смущенно защищалась девочка.
Кузьма ответил не сразу, подумал, потом сказал:
- Как тебе объяснить, милая, - не знаю. Умирают люди на войне просто: ударила пуля или осколок - и упал человек. А мы дальше идем вперед. Нам останавливаться нельзя. Что говорят люди перед смертью, мы не слышим... Одно знаю точно - лозунги и всякие речи, как это в кино показывают, они не произносят. Вот у меня на руках друг умирал, пожилой человек, бороду носил, а пришел конец - маму позвал. "Больно, - говорит, - мне, маманя". На том и погас.
Школьники проводили фронтовиков до ворот, целые охапки цветов надарили. Всю дорогу Василий и Кузьма раздавали эти букетики - кондукторшам в троллейбусе, девушкам в метро, милиционершам.
Однажды позвонил дежурный с проходной - вызывают капитана Ромашкина.
"Кто пришел? - думал Василий, быстро шагая через двор к воротам. Знакомых у меня в Москве нет. Может, кто-нибудь из выпускников училища услыхал мою фамилию и решил навестить? А может быть, мама приехала?"
На улице Ромашкину приветливо замахала женщина, она стояла у детской коляски. Только подойдя ближе, Василий узнал ее:
- Таня?
- Я очень изменилась?
Таня теперь не была той девушкой, которую видел Ромашкин в сорок первом после парада, не было в ней ничего и от пожелтевшей, болезненной, какою встретил на фронтовой дороге под Смоленском. Перед ним стояла красивая, молодая женщина: полная, лицо белое, напудренное, карие глаза приветливо улыбались. От нее шло тепло и запах детского тельца, какие обычно излучает кормящая мать. В коляске сидел карапуз, он таращил круглые глазенки. "Где же я его видел? Откуда я знаю этого малыша?" - удивленно думал Василий. Он был уверен, что видит ребенка впервые, но в то же время личико это несомненно встречал много раз и прежде.
- Черт возьми, так это же Линтварев! - воскликнул Ромашкин, узнав наконец в коляске крошечного замполита. - Надо же быть таким похожим! Как с одного негатива отпечатаны!
- Точно, вылитый папа, - сказала Таня.
Ромашкин уловил в ее словах гордость и в то же время оттенок печали.
- Узнала, где стоит полк нашего фронта, думаю, схожу - кого-нибудь своих обязательно встречу. Спросил, кто из штаба армии? Никого. А из 926-го полка Линтварева? Сказали - капитан Ромашкин и Пряхин. Ну, Пряхина я не знаю, а тебя попросила вызвать.
Василий глядел на Таню и никак не мог смириться, что эта бойкая молодая женщина - та самая девушка, которую он одно время даже принимал за героиню. В Тане не было ничего общего не только с мужественной фронтовичкой, но и даже с самой Таней сорок первого года - строгой, немногословной, собранной. Теперь Таня не переставая говорила, она словно боялась: если остановится, то заговорит Ромашкин - и тогда придется слушать ей. И разговор у нее был какой-то "бабий" - про керосин, продукты, какую-то соседку, которая не была на фронте, но много болтает вздора про фронтовых жен.
- Ну, а с Линтваревым у тебя как? - спросил Ромашкин.
- Письма пишет, посылки шлет. Чуть не каждый день просит фотографии сына присылать. Любить Витьку. Мы его Виктором в честь победы назвали, Таня кивнула на сынишку.
- Ну, а дальше как будет?
- Не знаю, Вася. Вот хочу с тобой посоветоваться. Я ведь одна с Витькой осталась. Отец погиб, мама умерла. Друзей на фронте побило. Огляделась вокруг - одни бабы. Ты да девчонки из штаба армии - вот самые близкие теперь.
- Что я могу тебе посоветовать? - сказал Ромашкин, подумав: "Совсем недавно был школьником, и вот уже за житейскими "взрослыми" советами ко мне обращаются!" - Наверное, надо прежде всего думать о нем, - Василий погладил мальчика по теплой головке. - А почему ты не хочешь сойтись с Линтваревым? Он тебя не просто обидел, а полюбил ведь. И в сынишке души не чает, сама говоришь.
- Все это так, - задумчиво молвила Таня. - Но как вспомню его первую жену, так сердце переворачивается. Он ей тоже в любви клялся. А меня увидел - забыл. Значит, и со мной будет жить до первой встречной?
- Ну, это ты напрасно! - остановил ее Василий. - Есть недостатки у Линтварева, но чтобы за бабами волочился, такого я никогда не замечал. В этом отношении он строгий.
- А я?
- Что ты?
- За мной увивался.
- Полюбил, значит, всерьез, по-настоящему. Ты этого не допускаешь?
- Вроде любит. Жить вместе упрашивает. Но мне ту, другую, женщину жалко. И значит, соседка моя, склочница, права - мы у них на фронте мужей поотбивали? А я разве отбивала? Сам он навязался на мою голову.
- Ты мне рассказывала раньше - тоже его полюбила, он раненый был, культурный, обходительный, помнишь?
- Сперва любила. А потом возненавидела, когда узнала, что обманул. Ну, сказал бы он, что женат, ничего с собой поделать не может, ведь все по-другому сложилось бы. А он скрыл.
- У первой жены дети есть?
