Ознакомительная версия.
Фройляйн Тойблер отнеслась к моим познаниям в немецком и французском более снисходительно, чем ее брат. Сама она получила прекрасное образование, а кроме того, обладала тонким чувством языка и развитым стилистическим чутьем. Она читала и правила рукопись написанной Тойблером в те дни книги «Римская империя». Я тоже был удостоен чести читать большую часть глав этой книги еще в рукописи. Более того, Тойблер предоставил в мое распоряжение все сочинения своего гимназического периода и все семинарские работы, которые он написал в университете. «Таким образом, – сказал он, – вы будете как бы участвовать в моей учебе и пройдете почти тот же самый путь, это будет вам очень полезно». Он добавил, что с удовольствием прочел бы мои сочинения на иврите, но у него совсем нет свободного времени и он не умеет бегло читать на иврите. Но с этого момента я должен показывать ему каждое свое сочинение, особенно по истории. Форма этого предложения, однако, говорила скорее о душевной щедрости, нежели о наличии серьезных намерений.
Тойблер исполнил свое обещание организовать для меня уроки греческого. Доктор Бирм согласился преподавать греческий мне и Натану Гурвицу. Одновременно мы стали посещать лекции по грамматике иврита, которые он читал на подготовительных курсах в школе (я заручился также рекомендательным письмом от доктора Бирма к председателю организации «Бней Брит»{678} Тимендорфу; тот встретил меня очень дружелюбно, но никаких практических результатов это свидание не дало). Впрочем, уроки греческого вскоре закончились. Нагрузка у доктора Бирма и без того была слишком велика, а в том, чтобы преподавать греческий двум студентам, не содержалось для него ничего заманчивого. Тойблер попытался найти мне другого учителя и помог мне связаться с Хансом Блохом, студентом медицинского факультета и большим знатоком греческого (впоследствии он переехал в Тель-Авив; он умер несколько лет назад). Один из наших с Блохом разговоров произвел на меня некоторое впечатление. Он задал мне вопрос, не женат ли я случаем на какой-нибудь богатой наследнице, раз могу себе позволить изучать историю. «Меня ведь тоже очень тянуло к древней истории и классической филологии, – сказал он, – но мне пришлось от этого отказаться». Когда он увидел, что его предположение вызвало у меня смех, он сказал, что потрясен отсутствием у меня здравой оценки реальных житейских нужд, столь характерной для русских евреев. Эти уроки греческого тоже продолжались недолго. В конце концов мы сами кое-как выучили греческий, прилежно читая тексты, и в одно из моих посещений Тойблера он сказал мне: «Вы, конечно, сделали большой прогресс в греческом. Но классического филолога из вас не получится, в этом я уверен».
Так прошло примерно три месяца. Мои бытовые условия ухудшались со дня на день. Все сэкономленное было истрачено, а переводы, приходившие из далекой России, как мне казалось, тоже сокращались на глазах. На меня стремительно накатывался кризис, начало которому положили проблемы с выплатой денег за квартиру. Я не платил своему хозяину уже больше месяца. Это был простой рабочий, милый человек, который был очень вежлив со своим квартиросъемщиком, встававшим на заре, проводившим круглые сутки за книгами и питавшимся весьма скудно. Два раза в месяц по воскресеньям, когда он путешествовал по окрестностям, он присылал мне открытку с видами тех мест, куда он заезжал, с обязательными «приветом и наилучшими пожеланиями моему ученому другу». Но вот однажды он не только не прислал открытку, но и намекнул мне, что удивлен тем, что я не плачу за квартиру, что «у нас в Германии так не принято»… Я принялся объяснять, что со дня на день жду денежного перевода из России. На это хозяйка ответила, что хоть они и питают ко мне большое доверие, но проблему хорошо бы уладить поскорей, во избежание неприятностей.
Эта проблема волновала меня еще и с другой стороны: в те времена существовал порядок, по которому каждый студент, приезжавший учиться в Берлин, должен был явиться в полицию и доказать, что располагает необходимыми для этого средствами, чтобы расходы по его содержанию не легли на население. Лишь тогда он получал разрешение проживать в городе. Меня предупреждали, что берлинская полиция с особенной, даже чрезмерной педантичностью отслеживает материальное положение студентов из России. Как правило, русских подозревали в пропаганде социализма и нигилизма, что подтверждалось отсутствием у них средств к существованию. Я тоже был приглашен в полицию. Когда от меня потребовалось доказать, что у меня есть материальное обеспечение, я ответил, что я не студент, а учитель и приехал для повышения квалификации и что я не обязан доказывать им, что у меня есть источники дохода, так как я работаю и получаю зарплату. Мне сказали: «Все в порядке!» – и отпустили, не потребовав доказательств или объяснений. Их интересовало только, в какой школе я преподаю, каков возраст моих учеников и т. д. Мои ответы их удовлетворили. У меня были с собой документы, удостоверяющие факт моей работы в школе, но полиции хватило моего устного свидетельства. Они только известили налоговое управление, что я являюсь учителем средней школы и, по их оценке, обязан уплатить «разумный» налог (около ста марок). В самом деле, спустя некоторое время я получил приглашение зайти в министерство финансов, где меня известили, что я должен уплатить налог в таком-то размере. Я объяснил им, что произошла ошибка: я действительно работаю учителем и получаю зарплату, но мне платят ее только, когда я преподаю, а не тогда, когда я сижу за границей и доучиваюсь. Здесь же я живу за счет того, что я заработал и сэкономил в прошлом. Они были удовлетворены и отпустили меня. Таким образом я избавился от значительных расходов и в то же время избежал конфликтов с полицией, которая была уверена, что я выплачиваю высокий налог.
И вот теперь, из-за того, что мне нечем было платить за квартиру, мне грозили крупные неприятности с полицией, а кроме того, сгорала «договоренность», достигнутая случайно, но в высшей степени меня устраивавшая. Друзья также предупредили меня, что хозяева квартир, не получающие платы от жильцов – подданных другой страны, как правило, склонны прибегать к помощи полиции.
И вот, в один из этих тревожных дней, бродя в печальных раздумьях неподалеку от Высшей школы еврейских знаний, я повстречался с Тойблером: он вырос передо мной внезапно – я не замечал его, хоть он и шел по улице мне навстречу. Он поздоровался со мной и спросил: «Что случилось? Что с вами? У вас на лице написано такое горе, такая тоска, понятно, что с вами что-то произошло!» Я рассказал ему о своих проблемах. Он был поражен, услышав, что я не получаю никакого вспомоществования от школы, несмотря на то, что он много раз горячо рекомендовал меня, да и Эльбоген, насколько ему известно, отзывался обо мне очень благоприятно. Он принял близко к сердцу мои опасения по поводу не погашенного мной долга за квартиру. Его даже удивило, что хозяин квартиры проявляет такую лояльность в этом вопросе, что вовсе не в «немецком стиле». Он успокоил меня, обещав уладить мои дела.
Ознакомительная версия.
