Я привел столь большую цитату и потому, что мне безумно нравится это стихотворение, и потому, что цитата вновь подтверждает все мои фантазии на тему её творчества. Стихи о стихах – что может быть скучнее и зануднее, этакая постмодернистская заумь. Так ведь здесь и о стихах, и о всей её поэтике акцентного стиха сказано емко и образно, но кроме этого, и прежде этого – о ней самой. Хоть переиначивай заглавие моей статьи – «То кокетка, то кармелитка…» Это не только рифма плещется в крамоле света, это и Олеся Николаева также плещется в крамоле своей межполюсности, своих сокровенных женских чувств. То, чего Олеся не позволяет в своей православной публицистике, щедро изливается в её поэзии. И никакого Эйхенбаума со Ждановым не надо, сама признается читателю во всем. Стоит только внимательно читать, чтобы разглядеть, сколько прихоти и капризов женских скрывается за безалаберной, раскованной строфой. И как смело подошла к её чувственной поэзии риторическая церковная литургическая форма стиха.
В этом смысле, Олеся Николаева – поэт уникальный, соединяющий на ниточку своей женской судьбы и интуиции невозможные, несоединимые мотивы. Становясь своей и для суровых монастырских старцев, и для веселой детворы, и для эстетствующих ценителей прекрасного, и даже для воинов – защитников Отечества.
Ходила я по земле Отечества моего.
И поняла я, что не всё оно здесь, перед глазами.
Ибо и на безднах, и реках имя его,
И на горах – в ледниках и вулканах с огненными языками…
Кажется, вот оно – размахивает тысячами ветвей!..
А оно – в небе корнями нас защемило.
Ибо нет для Отечества моего отошедших в персть сыновей.
Но – почившие да усопшие до побудки архангела Михаила.
Всех, кто хочет разобраться в простой для восприятия, живой, почти разговорной, прозаической строфе Олеси Николаевой, и одновременно крайне сложной с нормативной литературоведческой точки зрения отсылаю к, пожалуй, самой блестящей работе по её поэтике, увы, рано скончавшегося талантливого литературоведа Владимира Славецкого. Он пишет о том, что Олеся «…компенсирует якобы отвергаемую поэтическую дисциплину другими средствами. Ведь подавляющее большинство текстов Николаевой – рифмованные, поэт не отказывается от рифмы и в тех случаях, когда строка становится „сверхдлинной“ и где есть риск ослабить единство и тесноту стихового ряда, выразительность вертикальных связей стиха… Вообще поздняя Николаева отдает предпочтение неклассическим метрам – дольнику, тактовику, акцентнику. Причины здесь разнообразные – от общей тенденции нашей поэзии к сходству с естественной речью до фольклорных влияний и воздействия литературных имитаций народного стиха, например опытов в жанре стихов духовных…» Все недавние статьи об Олесе Николаевой, переходя к поэтике, по сути, в той или иной мере повторяют точный анализ Славецкого.
…Выболтаться до зияющей юродивой речи на пустыре посреди бурьяна!
Проговориться в поле невнятиц под гудящей высотой у бессвязной межи!
Проболтаться, оговориться, выронить, словно окровавленный платок из кармана,
Слово, из которого вырастают, как пальцы, предлоги, флексии, приставки,
творительные, предложные падежи!
Вот и мне остается лишь повториться, опровергая уже надоевшее настойчивое напоминание о её именитых предшественниках от Пастернака до Бродского. Бросьте искать её учителей в привычных для вас местах.
Во-первых, прежде всего её формотворчество, ритмопоиск связаны с духовной поэзией, с церковной словесностью, с молитвословными стихами, с литургической поэзией. Помнится, и Олег Чухонцев обратил внимание на гимническую и одическую традицию в её творчестве в библейском варианте. И критик Евгений Белжеларский признавал, что «…Стихи Олеси Николаевой – религиозная поэзия, владеющая контекстом. Оригинал, а не копия. Среди её предшественников и создатель философской оды Державин, и Роман Сладкопевец, и, ежели угодно, царь Давид». Мне кажется, Олеся Николаева по-настоящему впервые обогатила светскую поэзию всем богатством форм литургической поэзии. Как говорит сама поэтесса: «Мне давно уже было тесно в традиционных стихотворных размерах. Приходилось что-то придумывать. А литургическая поэзия открывает совершенно новые, совсем нерациональные возможности иной поэтики. Возникает другое измерение мира, слова».
И пока склонение столь благосклонно, и каждый падеж столь падок
До сверчков и скрипочек, – в блеске, в брызгах, неосторожно
Заборматывающаяся судьба, спотыкаясь средь опечаток,
Так сама себя пишет, как вовсе писать нельзя! Но пройти по водам – возможно.
Во-вторых, почему-то забывают, что отец у Олеси был совсем даже неплохой поэт-фронтовик, оказавший на свою дочку колоссальное влияние. Думаю, всё же многое в характере и в судьбе Николаевой от отца. Я немного знал его в юности, помимо знакомства с Олесей, знал как молодой начинающий критик. Александр Николаев – однорукий, крепкий мужчина (руку потерял на войне), но совсем не кичившийся ни своей инвалидностью, ни фронтовыми заслугами. Ценитель русской и мировой классики, контактный в общении. Близость к отцу, кстати, тоже не давала Олесе Николаевой еще в доцерковные времена совсем уж уйти в книжный элитарный мир. Тянула в другую, традиционную поэзию. Может быть, и без воцерковления она бы пришла к постижению в своей поэзии народности, к характерам простых людей, слишком уж силен в ней отцовский замес.
За тебя – за смиреннейшего Александра,
Я скажу на эту земную боль и неземную красу:
Был ты вроде диковинного рододендрона, олеандра
В этом роде, в смешанном этом лесу!
А когда и меня понесут отсюда во гробе, —
Потерявший руку в великой страшной войне, —
Ты из белых одежд две руки вдруг протянешь: обе
Распахнутся блаженным объятьем навстречу мне!
От отца, думаю я, и идет в поэзии Олеси Николаевой понимание поэзии, как духовного подвига, как служения людям. «Поэт на Западе – профессор, филолог. Поэзия – род литературной деятельности. Или – самовыражение. Или – психотерапия. А у нас поэт – пророк. Поэзия – служение, духовный подвиг. Оттого наш слух „чуткий парус напрягает“. Ловит с неба искры Божьи, золотые энергии и швыряет в толпу, прожигает одежду, кожу… Воистину – читаешь стихи – дух захватывает. А пишешь – и чувствуешь, как целый столп энергии извергается из тебя».
Традиционно русское, национальное отношение к поэзии тоже вполне могло оттолкнуть от Олеси Николаевой кое-кого из негодующих по поводу присуждения ей национальной премии «Поэт». Не влезает в их формат. И, может быть, в невидимом споре с Ольгой Седаковой она противопоставляет экуменизму этой поэтессы свое яростное неприятие католицизма и папизма.
