«Было бы лучше арестовать настоящего Караджича», — сказал черногорский президент. Он подчеркнул, что главные наши цели — это Караджич и Младич. Вуянович напомнил, как черногорцы внедрили своего агента в православный монастырь, чтобы следить за Караджичем. Черногорцы видели Караджича во время похорон его матери. Вуянович сказал, что черногорские власти продолжают оказывать максимальное давление на членов семьи Караджича. Они запретили выезд из страны 46 лицам, которых подозревали в связях с обвиняемыми, в том числе родственникам Караджича и настоятелю сербского православного монастыря в Милешево епископу Филарету. Затем президент предложил мне немного отдохнуть в национальном парке Тара.
«Все это потом, — подумала я. — Потом…».
Впервые я задумалась о тысячах женщин, которые потеряли своих мужей, отцов и сыновей в Сребренице, во время одной из первых поездок в Боснию и Герцеговину, незадолго до падения режима Слободана Милошевича. Ко мне обратились представители группы «Матерей Сребреницы». Они требовали встречи. Несколько сотен женщин собрались перед входом в здание ООН в Сараево. Охранники отказывались впустить их внутрь. Они сообщили, что я смогу принять только двух-трех представительниц. Могла разразиться катастрофа. Я сказала, что если охрана не впустит женщин внутрь, я выйду на площадь одна. Только после этого мне выделили конференц-зал. Я пожала руки всем этим женщинам, когда они направлялись в зал. Я почувствовала мозоли на их руках. Я видела их ветхую одежду. Я поняла, в каких ужасных условиях они живут. Я думала, что они будут жаловаться на материальные проблемы — с жильем, продуктами, невозможностью найти работу. Они заговорили все сразу, и я не хотела их останавливать… Все они требовали только одного — правосудия. «Вы символизируете правосудие, — сказала одна из этих женщин. — Вы должны судить Милошевича в Гааге». Вы не можете представить себе, насколько я была потрясена. Я почувствовала себя символом неспособности международного сообщества осуществить правосудие.
В следующий раз я встретилась с женщинами Сребреницы на мемориальной службе 11 июля 2001 года. В это время шел суд над Крстичем. Многие женщины похоронили близких, останки которых удалось идентифицировать в течение предшествующего года. Когда я вошла на кладбище, то сразу же услышала гул женских голосов, твердивших что-то на сербо-хорватском языке. Я не понимала ни слова, но я чувствовала неприязненный тон этого гула. К тому времени Милошевич уже был арестован. Но женщины требовали, чтобы трибунал арестовал Караджича и Младича. Мне не оставалось ничего, кроме как выступить. «Почему вы так шумите? — спросила я. — Мы собрались на кладбище. Давайте же помолимся». Я сложила ладони, как подобает истинной католичке: «Давайте помолимся за тех, кто похоронен здесь, и за тех, кто еще не найден». Женщины замолчали. Они раскрыли руки по мусульманскому обычаю и стали молиться. Я тоже развела руки. Мы стояли вместе. Кто-то начал молиться вслух, потом еще кто-то, потом еще…
Десятую годовщину резни в Сребренице в 2005 году я бойкотировала. Вернулась в Боснию 11 июля 2006 года. Среди мусульман я была практически единственной. Женщины стояли на коленях. Но мне дали кресло, и я была единственной сидящей среди сотен коленопреклоненных мусульман. Они наклонялись, касались лбом земли и поднимались. Быть единственной не присоединившейся к мусульманской молитве было неудобно, но я чувствовала, что это великая честь. Накануне моего последнего визита в Сребреницу, 11 июля 2007 года, «Матери Сребреницы» публично заявили, что не желают моего присутствия на мемориальной церемонии, поскольку Караджич и Младич до сих пор не арестованы. Я сказала, что все равно приеду. В тот день шел дождь. Мы с моими помощниками два часа ехали из Сараево. В Сребреницу ведет узкая дорога. По ней шли тысячи людей, утративших интерес к жизни. В их облике чувствовалась нищета, в которую ввергла их войны. Мы шли в окружении охранников, направляясь к залу для ВИП-персон. Здесь я встретилась с послом Германии. Затем появился духовный лидер боснийских мусульман, рейс-уль-улем Мустафа Церич. Он пожал мне руку и тепло приветствовал меня. Церич отлично знал, что «Матери Сребреницы» не хотели, чтобы я приезжала. «Рад вас видеть», — сказал он. Церич был очень вежлив. Он всегда поддерживал работу трибунала, несмотря на настроения, царившие в Боснии. Он всегда выступал за то, чтобы руководители страны ответили за свои действия. Я немного успокоилась. Потом Церич улыбнулся. «Расим Делич, — сказал он, назвав имя одного из наших обвиняемых, бывшего командира боснийской армии. — Он невиновен». Он все еще улыбался, и я улыбнулась в ответ: «Нет, — сказала я. — Это не так».
Церич еще несколько минут удерживал мою руку, продолжая говорить что-то вежливое и приятное. Потом он повторил: «Делич… Он невиновен».
«Нет, — снова ответила я. — Это не так».
Ситуация была почти трагикомической, но доброе отношение муфтия было для меня крайне важно. Он повел себя так, чтобы все это видели.
В тот день мусульмане похоронили останки 435 жертв Сребреницы. Мне дали белый шарф, чтобы я покрыла голову во время молитвы. Было мучительно видеть длинные ряды гробов, покрытых зелеными покрывалами, и родственников, прощающихся со своими близкими, похоронить которых удалось только через 12 лет. После молитвы я вернулась в зал для ВИП-персон. Там уже находились представители организации «Матери Сребреницы» и других женских групп, а также журналисты. «Мне нужно поговорить с вами наедине и не как с прокурором», — сказала Мунира Шубашич, председатель «Матерей Сребреницы». Разговор выдался не из легких.
— Вы говорили нам, что их арестуют в прошлом году, и солгали, — сказала Мунира.
— Я не лгала, — возразила я. — Мне сообщили в Белграде, что арестуют их в течение года.
— Значит, вы наивны…
Ситуация была абсурдной. Печально видеть, как подавленность, боль и отчаяние разъедают душу этой страны. Мне не нравилось, когда меня обвиняли во лжи. Я не была наивной. Мне не нравилось, что жертвы преступлений избрали меня в качестве козла отпущения. Но я понимала их боль и сочувствовала их страданиям. Через несколько минут боснийки уже спорили друг с другом. Некоторые считали, что я заключила сделку с Зораном Джинджичем, чтобы не арестовывать Младича. Другие верили в то, что по секретному соглашению белградское правительство получило разрешение не обнародовать стенограммы заседаний Верховного совета обороны. Мы с моими помощниками пытались объяснить, что ничего подобного не было. Может быть, кто-то нам и поверил. Женщины продолжали ссориться между собой, а мне было пора спешить на самолет.
