Общаясь с другими немцами меньше, чем с Энгельсом, я, естественно, знал их хуже. Но видел, что их словно бы специально подбирали один к одному. Правда, некоторые держались лояльно, если не было поблизости начальника, но большинство во всем подражало Фохту.
Достаточно было один раз услышать, с каким выражением они произносили слова "руссишер инженер", чтобы почувствовать, как из них так и прет самодовольство и арийское высокомерие, пренебрежение ко всему русскому, советскому.
Я знал цену нашим людям и был убежден, что из молодых инженеров, собранных в бюро, можно вырастить замечательных конструкторов. Но для этого следовало радикально изменить метод обучения. Советских инженеров надо было с самого начала поставить на проектирование основных узлов артиллерийских систем и одновременно требовать их деталирования. Так мы смогли бы вырастить необходимые кадры конструкторов не за шесть - десять лет, а за два-три года. Придя к такому заключению, я выступил на совещании, которое созвал начальник нашего бюро, и предложил программу перестройки. В этом видел я свой долг советского военного инженера и коммуниста. Меня вежливо выслушали и снисходительно разъяснили, что никаких иных порядков в бюро быть не может, что все обстоит нормально.
Выходило, надо было действовать по-иному. Случай скоро представился. Организационная схема КБ-2 была такова, что каждый отдел представлял собой структурно законченную организацию,- в каждом делались все виды работ, включая и копировку. И бывало так, что в некоторых отделах копировщицы сидели сложа руки, а в других они были перегружены, и поэтому работа затягивалась. Как устранить ненормальность? Начальник КБ не брал на себя ответственности за изменение структуры. Пришлось этот организационные вопрос поставить на рассмотрение партбюро, в состав которого входил и я.
Партбюро после довольно жарких дебатов приняло решение создать комиссию под моим председательством, чтобы изучить положение и представить рекомендации. Комиссия быстро подготовила предложения: всех копировщиков изъять из отделов и организовать единую копировальную группу для обслуживания конструкторского бюро. Попутно мы собрали материалы о работе, проделанной русскими инженерами за два года. Неутешительным был итог: за это время ни один наш инженер, включая военных, ничего самостоятельно не сконструировал.
Рекомендация насчет объединения копировщиц большинством голосов была одобрена. Но когда я заговорил о том, что принятый в КБ метод подготовки кадров конструкторов рассчитан на непомерно длительный срок, граничащий со срывом дела, что капиталисты много времени на подготовку обороны страны нам не дадут, партбюро не стало обсуждать этот вопрос. После этого я написал статью в стенную газету (она выходила на русском и на немецком языках), где обобщил материалы, собранные при обследовании, и изложил свои предложения о подготовке молодых специалистов.
Как тихо было прежде в конструкторском бюро, и как бурно стали развиваться события с этого дня! У стенгазеты постоянно толпился народ, шли горячие споры. Немцы, естественно, были против. Что касается русских, то почти все поддерживали мои предложения, лишь немногие стали оспаривать их. Ведь при распорядке, установленном немцами, от советского конструктора фактически ничего не требовалось. Если он не хотел, он мог вообще ничего не делать. Путь же, который предлагал я, требовал от нашей молодежи напряженной работы и полной отдачи сил. Некоторым это не понравилось.
В день выхода стенгазеты в мою рабочую комнату зашел Н. А. Торбин. Знающий инженер и очень хороший конструктор, но, к сожалению, человек крайне безвольный, бесхарактерный, он исполнял в то время обязанности начальника нашего КБ (Шнитман уже был освобожден от работы из-за несоответствия занимаемой должности). Зашел Торбин ко мне, чтобы пригласить на совещание, которое у себя в кабинете собирал Фохт по вопросам, поднятым моей статьей. Я ответил, что не признаю за Фохтом права созывать подобного рода совещания. Торбин уговаривал меня прийти, так как совещание все равно уже созвано, и если я не приду, то поставлю его в неловкое положение перед Фохтом. Он был напуган и явно искал компромисса там, где компромиссов быть не могло. В конце концов я согласился, так как на совещание были приглашены многие советские инженеры, и мне хотелось послушать их и еще раз изложить свои взгляды перед нужной мне аудиторией.
Фохт созвал нас, уверенный, что достаточно ему, сославшись на многочисленные патенты своих изобретений и солидный опыт работы, еще раз подтвердить незыблемость установленного им порядка, как взбунтовавшиеся русские сразу притихнут и поймут, где их место. Всех нас он ставил невысоко и был поражен тем, что подавляющее большинство советских инженеров смело заявило о согласии со мной. Мне оставалось в конце совещания лишь подвести итог всем выступлениям. Фохт был обозлен и резко предложил покинуть его кабинет. Все, кроме Торбина, вышли.
На следующий день произошло событие, придавшее конфликту еще большую остроту: Фохт собрал свои чемоданы и уехал в Германию. Он ничем не мотивировал своего отъезда и ничего о нем не сообщил заранее, но это было истолковано некоторыми как следствие моей "грубой" и "неделикатной" манеры обращения с иностранными специалистами. Меня уже обвиняли "в уклоне" и пытались наклеивать на меня всевозможные ярлыки.
Публикуя статью в стенгазете, я, конечно, знал, что она далеко не всем придется по вкусу, но не ожидал, что среди наших товарищей найдутся люди, которым безразлично будущее советской конструкторской мысли, люди, рабски подчиняющиеся иностранцам не только на работе. От общежития до места работы сотрудников Фохта возил специальный автобус - это было оговорено в условиях контракта. Наши инженеры, командированные в Москву из других городов, в их числе и я, жили в этом же доме. Нам, конечно, было удобно пользоваться "немецким" автобусом, и нам это разрешалось, но при условии, что мы не будем занимать сидячих мест, предназначенных для немцев, а будем стоять в проходе. Я проехался таким образом один раз, это показалось унизительным. Я предложил своим товарищам ездить на работу городским транспортом. Большинство согласилось со мной, но нашлись и такие, кто продолжал ездить в автобусе, давая "хозяевам автобуса" пищу для всевозможных шуточек и попросту оскорбительных замечаний.
Среди моих противников были и люди честные, но слабохарактерные,- на них демарш Фохта произвел паническое впечатление.
Я доказывал, что Фохт, уезжая, как раз и рассчитывал на такой эффект. Он, что называется, "пошел с козыря", но козырь этот последний. Нужно только выдержать характер, и Фохт обязательно вернется. Он не может не вернуться, так как прислан к нам фирмой, которая заключила с нами контракт, и, уехав, он вовлекает ее в неустойку. Его обязательно вернут, да еще и дадут взбучку. К тому же договор с нами для него самого достаточно выгоден. Фохт не только вернется, но вернется с приятной улыбкой.
