совместно сочиняющих композиторов, и как прекрасного фортепианного дуэта – живая, яркая страница нашей музыки, которая еще должна быть изучена. Появление на концертной эстраде двух этих прекрасных артистов (как правило, в заключение концертов, показов, симпозиумов) действовало безотказно.
С Арно мне приходилось играть в четыре руки неоднократно, по разным поводам. Это был идеальный ансамблист, хотя, не скрою, когда он увлекался, поспевать за ним было непросто. Играли мы «Лезгинку» из моей «Танцевальной сюиты» и, неоднократно, – «Танец с саблями» Хачатуряна.
Исключительные человеческие качества Арно я всегда непосредственно связываю с его творчеством, прекрасно отражающим натуру моего друга: таким же светоносным и жизнеутверждающим. А ведь Арно долгие годы был тяжело болен, и болезнь, по существу, не позволяла ему проявить себя в полную меру своих возможностей. То, что Арно продолжал творить, общаться, шутить, ценить каждый миг жизни, – это геройство, это дано не каждому. С чувством огромной благодарности вспоминаю французского профессора Бернара, консультации которого каждый раз на новый срок продлевали жизнь нашего друга. С этим диагнозом Арно прожил тридцать лет. Его пример, как уникальный, приводится в одной из авторитетных энциклопедий.
Общительность Арно была совершенно исключительной. Он любил общаться с друзьями, с солистами и коллективами, с которыми был связан своим творчеством, со слушателями, с детишками в дилижанском Доме творчества… Любил игры: футбол и карты, бильярд и шахматы, водное поло и нарды. В Рузе, не умея кататься на коньках, играл в хоккей (его ставили вратарем). Любой игре он отдавался азартно, независимо от степени вхождения в ее тонкости. С чемпионом мира по шахматам, нашим большим другом Тиграном Петросяном, он играл в нарды (конечно, в шахматы тоже, и был талантлив в шахматах, как и во многих других областях).
Общеизвестно, что Арно был прекрасным рассказчиком, обладал качествами первоклассного артиста, имел неповторимую выразительную мимику, любил гримасничать, вызывая дружный хохот окружающих. Он умел копировать своих знакомых «в лицах», обладал большим чувством юмора и ценил юмор.
Арно был склонен к розыгрышу, что прекрасно проявлялось, в частности, в бытность нашу в ДКСА. Не случайно одним из близких друзей его был «мастер розыгрыша» – кинорежиссер Генрих Оганесян.
Мне всегда казалось, что каждый миг его жизни, его общения с окружающими заслуживает внимания в силу самобытности и неповторимости его натуры. Умение его не замыкаться в себе было уникальным. И это помогало ему бороться с болезнью.
Арно любил сочные, колоритные выражения. Порою бесцеремонно сквернословил. Впрочем, зная его, никто не воспринимал это «предметно». Это было опять же проявлением его темперамента, его немедленной острой реакции на явления, просто необходимой в определенных случаях отдушиной…
Далекий от политики, он в то же время отлично чувствовал ситуацию момента, прекрасно разбирался в людях, знал, «кто есть кто».
В Арно было что-то от «большого ребенка». В любом окружении он всегда лидировал (это было в его натуре и проявлялось независимо от него). Наблюдая успех своих произведений, он не скрывал своего удовлетворения, но к славе в привычном понимании этого слова не стремился. Слава сама находила его.
Бабаджаняна трудно было представить себе в позе «живого классика»: это претило всей его сущности. И в годы становления, и впоследствии, уже будучи широко известным композитором, он сохранял скромность, достоинство и простоту в общении и не пытался ставить себя в исключительное положение.
Вспоминается история более чем полувековой давности. В годы войны Союз композиторов Армении получал помощь: тюки с одеждой (костюмы, пальто и т. д.). Все это распределялось среди членов Союза, однако доставалось, естественно, не всем. И вот один из композиторов, считая себя несправедливо обделенным, учинил председателю Союза композиторов Аро Степаняну скандал.
Я был свидетелем того, как в нервном состоянии шагал взад и вперед по своему кабинету Аро Леванович: «По каким признакам этот композитор предъявляет мне претензии? Арно имел больше оснований возмущаться: ведь он подлинно талантливый композитор…»
А Арно ходил тогда в изношенном пальто, и ему тоже ничего не досталось.
Арно был большим патриотом Армении. Он страстно любил Дилижан. Сколько счастливых минут провели мы в Доме творчества! Сюда приезжали гости из союзных республик и из-за рубежа. Не было случая, чтобы Арно не уделил им внимания, и это при том, что в Дилижан он приезжал работать. Потом приглашал их к себе в коттедж и демонстрировал написанное (помню лица собравшихся, когда он впервые сыграл им свои «Шесть картин» – уже полностью). А как много страниц связано у Арно с Бриттеном, в период совместного пребывания в дилижанском Доме творчества…
Арно в полную меру обладал талантом быть другом. Он был другом надежным, и мы все искали в нем опору и поддержку. Вспоминаю, как, обеспокоенный некоторыми ситуациями и настроениями, сложившимися в СК Армении накануне одного из съездов, он прилетел из Москвы. «Захотелось побыть с тобой», – сказал он мне. В этих словах – весь Арно.
Свободно и раскованно чувствовал он себя и при встречах с руководителями республики. Они знали и ценили Арно за талант, яркость натуры и другие исключительные человеческие качества. Порою эти встречи происходили в несколько необычной обстановке.
Однажды «возникла необходимость» (требование, даже тогда казавшееся нелепым!) в переводе текста Гимна СССР на армянский язык. В кабинете Первого секретаря ЦК Компартии Армении Карена Серобовича Демирчяна собрались Секретарь ЦК по идеологии Карлен Леванович Даллакян, первый заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Армении Ованес Минаевич Багдасарян, поэт Ваагн Давтян, Арно Бабаджанян и я.
И вот собравшиеся в течение нескольких часов были заняты этим, по сути, курьезным переводом. Сложность заключалась в его эквиритмичности (слова должны были естественно «подтекстовываться» под звуки мелодии).
Мы с Арно объясняем Демирчяну, что в мелодии есть залигованные места, которые невозможно обойти. Вдруг Карен Серобович, смеясь и одновременно решительно, говорит: «Էդ լիգաները հանեք» («Снимите эти лиги!»).
Немало было на этой встрече шуток, юмора, и суть всей этой ситуации прекрасно понимал Демирчян.
Был и такой пикантный эпизод: Арно зашел в туалет при кабинете и задержался там. Потом вышел и говорит Демирчяну: «У Вас был неисправен бачок. Я его починил, и теперь он будет работать хорошо».
Все присутствующие расхохотались от души…
В день моего 60-летия Арно преподнес мне часы. На них было выгравировано по-армянски: «Սիրելի Էդիկիս» («Моему дорогому Эдику»). Не припомню, чем они были особенно дороги ему – уникальная ли конструкция (часы устроены так, что их работа видна «снаружи»), собственный ли труд, вложенный в реставрацию безнадежно испорченного, как полагали, механизма, – но догадываюсь, что, подарив мне эти часы, он лишился сокровища.
И еще очень личное воспоминание
