Сижу кумекаю, что ответить, а он подошёл сзади и очень даже ласково проговорил мне в затылок:
— Вы всё правильно сказали, Василий Дормидонтович, только забыли добавить, что она не умрёт, если мы с вами, наши дети и внуки не дадим ей умереть.
— Во-во, именно это я и хотел сказать. И детей и внуков воспитаем так, что власть наша рабоче-крестьянская распространится по всему миру.
— А вот здесь вы перегибаете палку, дорогой товарищ, это уже отдаёт троцкизмом.
У меня опять всё вниз провалилось, будто стакан касторки выпил зараз. За троцкизм тогда меньше десятки не давали.
— Я ж как лучше хотел.
— Лучше! — повысил голос вождь. — Мы в семнадцатом тоже хотели как лучше, а страну чуть не просрали. Революция дело тонкое и опасное. Троцкий хотел раздуть это дело до всемирного революционного пожара, в котором Россия сгорела бы в первую очередь. Она для него была разменной монетой. Вот он в Мексике и отсиживается за свои просчёты, руки-то коротки теперь до нас дотянуться. А мы, если потребуется, дотянемся.
— Не сомневаюсь, товарищ Сталин, — с готовностью согласился я.
— И правильно делаете, что не сомневаетесь. Троцкий проводил свою еврейскую линию. Да и старая ленинская гвардия была не лучше, — добавил он.
Ну, думаю, дела: с Троцким-то всё понятно, так он и Ленина туда же…
— Знаю, знаю, о чём вы думаете, Василий Дормидонтович. Ленин хотя и квартерон, но он наше знамя, он краеугольный камень системы. Если его вынуть, всё развалится.
— Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич, — продекламировал я невпопад.
— Ленин умер, а дело его живёт, — заключил хозяин кабинета, поставив твёрдую точку, ткнув в воздухе трубкой…
— Трудно поверить, Дормидонтыч, — снимая с головы носовой платок, завязанный на углах узелками, и вытирая им пот со лба, слегка усомнился один из доминошников, — складно ты, конечно, баешь тут. Однако зыбко всё это, фантазии в тебе, верно, много.
Так на этом ещё не закончилось. Это всё было только началом разговора. Дальше вождь такую мысль высказал:
— Ладно, с Троцким мы рано или поздно покончим. Он уже загнан в угол. Вы читали его недавнюю книгу «Моя жизнь»? Это лишь жалкие потуги оправдаться в своих просчётах и ошибках. А его Четвёртый Интернационал? Хочет, подлец, противопоставить себя естественному ходу истории. А это очень опасная игра — такие вещи нужно вырывать с корнем! Согласны, Василий Дормидонтович?
— С каждым словом, товарищ Сталин!
— Побольше бы нам таких преданных людей, как вы, — назидательно заключил вождь. — А что вы думаете о Гитлере?
— Это тот, что в Германии? — спросил я. — Положительный герой. Всё для немцев делает. Экономику поднял. Справедливый дядька, короче говоря.
— Справедливый? — возразил Сталин. — Этот фрукт будет почище Троцкого. Они даже чем-то похожи. Тоже хочет подмять под себя весь мир. Даже названия книг у них похожи — «Моя борьба», «Моя жизнь». Жизнь — это борьба, и дураку понятно. Но Гитлер пострашнее будет с его национальной идеей. Интернационал всего лишь карточный домик — развалится при первом дуновении ветерка. А национал-социализм — бред. Но это хорошо выверенный бред, облачённый в добротную раму. Боюсь, что нам придётся столкнуться с ним лоб в лоб. Но его ледорубом не достанешь…
Честно говоря, я мало понял из сказанного: квартерон, национал-социализм, рама, ледоруб. Не совмещалось тогда всё это в моём сознании.
— Товарищ Сталин, полностью согласен с вашей позицией и линию партии поддерживаю всем сердцем, — слукавил я.
Хозяин прошёлся неспешным шагом по кабинету, обошёл свой массивный письменный стол, развернулся и по-отечески посмотрел на меня долгим взглядом.
— Василий Дормидонтович, а вы состоите в ВэКаПэбэ?» — спросил он тихим голосом.
— Не успел ещё, Иосиф Виссарионович.
— Что не успели?
— Войти не успел.
— А партия у нас не поезд, догонять её не надо. Для таких, как вы, у неё двери всегда открыты. Смотрел я, как вы, Василий Дормидонтович, ловко орудовали на Спасской башне, и думал: только большевик так может. А вы оказались беспартийным.
— Правильно, товарищ Сталин, я и есть беспартийный большевик.
— Надо этот пробел заполнить. Хотите, лично я дам вам рекомендацию в партию?
«Ну, если не в тюрьму, так хотя бы в партию, — подумал я, — да ещё с рекомендацией Самого». Не ожидал, если честно.
— Неожиданно как-то, Иосиф Виссарионович, — говорю, — для меня дюже почётно. Заслужил ли?
Вождь усмехнулся, подошёл к телефону, снял трубку и заговорил, разделяя каждое слово:
— Вячеслав Михайлович, оформите там членство на товарища Сидорова Василия Дормидонтовича. Он у нас звёзды присобачивает к башням. Очень достойная кандидатура. Да-да, можно сегодняшним числом…
— Прямо так, без испытательного срока?! — удивился один из слушателей в парусиновой кепке цвета сепия.
— То-то и оно! Я сам от всего малость офонарел. Сижу, будто в сказке какой: и страшно, и не знаешь, что дальше будет.
Дормидонтыч вступает в партию
— Ну, вот, товарищ Сидоров, видите, как всё просто у нас, — обратился ко мне хозяин Кремля, — минуту назад были беспартийным, а сейчас уже член. Это вам не в церкви. Ощущаете себя членом?
— Если честно, товарищ Сталин, то ещё нет, — признался я, — как-то внезапно всё, без подготовки.
— А какая ещё нужна подготовка? Советский человек всегда и везде должен быть ко всему готов. Нормы БГТО сдавали?
— К труду и обороне всегда готов. Мудрый вы всё-таки руководитель, — кинул я ему «леща».
— Хм, не был бы я мудрым, не сидел бы в Кремле, — просто ответил на это вождь. — А чтобы вы окончательно уверились в своём членстве, давайте обмоем это дело.
«Неужто за бутылкой пошлёт? — удивился я. — Или у него свои запасы? «Хванчкары» какой-нибудь или «Кинзмараули».
Сталин поднял и опустил трубку чёрного аппарата без номеронабирателя, и почти сразу в кабинет вошёл совершенно лысый человек в военном кителе.
— Александр Николаевич, — обратился к нему Сталин, — принесите нам с товарищем Сидоровым чаю.
Минут через пять Александр Николаевич принёс на подносе два стакана чая в серебряных подстаканниках, в сахарнице лежал кусковой сахар.
— Давайте, товарищ Сидоров, за ваше вступление в ленинскую партию большевиков, — Сталин поднял стакан, — кладите сахар, не стесняйтесь.
Я со страху себе кусков пять положил и один взял вприкуску.
— Любите сладкое?
— Не то чтоб очень, но иногда вот хочется, — незатейливо ответил я, обмакивая прикусочный огрызок в чай.
Сталин размешал сахар в стакане, положил ложечку на поднос и, сделав первый глоток, веско сказал:
— Да, горького в жизни больше, а к сладкому быстро привыкаешь. Не так ли,?
Пока я соображал, как ответить, хозяин Кремля вдруг
