С того памятного вечера между Миклухо-Маклаем и Геккелем установились сугубо официальные отношения. Они больше не фотографировались, дружески обнявшись, не говорили о загадках мироздания. Все как-то поскучнели, сделались раздражительными.
Лопнуло терпение и у Геккеля.
— Хватит! — сказал он как-то в конце февраля. — Блохи заели нас вконец. Будем свертываться — и в Марокко!
Так после трех месяцев пребывания на острове Лансароте, раньше срока на целый месяц, экспедиция покинула Канарские острова.
2 марта 1867 года натуралисты переправились на побережье Марокко, в Могадор.
Так вот она, таинственная Африка! Где-то в глубинах черного материка все еще скитается изнуренный болезнями Ливингстон. На этот раз он решил пробраться к истокам Нила.
О, если бы в Миклухо-Маклае жила страсть к географическим открытиям! Сколько еще «белых пятен» на карте огромного материка, именуемого Африкой… И кто может с уверенностью сказать, что не Африка станет колыбелью научной славы Маклая?…
— Я решил поработать здесь с неделю, — объявил Геккель.
Миклухо-Маклай и Фоль были несколько разочарованы: оказаться в Африке — и так скоро покинуть ее!
Эрнст Геккель лукаво сощурился:
— Я говорю о себе. Нам с Грефом пора возвращаться в Германию. Все, что нужно узнать о радиоляриях, гидромедузах и голых слизнях, мы узнали. В Иене меня ждет начатая книга о мироздании. Что же касается вас, господа, то, думаю, неплохо будет, если вы ознакомитесь со страной и продолжите свои исследования. Вам, мой друг Маклай, следует проследить, встречается ли Гуанча бланка Маклая на северном побережье Африки.
О этот Эрнст Геккель! Он в самом деле обладает сверхпроницательностью и умеет читать в сердцах.
И пока профессор наслаждался эффектом, произведенным его словами, Миклухо-Маклай и Фоль, перебивая друг друга, строили планы своего будущего путешествия по Марокко.
— Мы переодеваемся в одежду мавров и пешком отправляемся в столицу султанства, — говорил Миклухо-Маклай. — Так безопаснее, и, кроме того, мы сможем узнать скрытую сторону жизни населения.
— Одобряется! — живо согласился Герман Фоль.
И вот они, переодетые в костюмы берберов, бредут по равнинам Марокко. Вдали синеют Атласские хребты. Кто выдумал эту страну, опаленную суховеями? На глинисто-песчаной, красной, как кровь, почве кое-где заросли карликовой пальмы, колючего скрэба и жестколистого маквиса. Лениво проползают медно-красные и зеленые змеи. Бредут караваны одногорбых верблюдов. Под сенью одинокого кедра приютилась семья кочевника. Сухой, горячий воздух, пересохшие русла рек — вади, корка соли на песке…
Африка! В ней есть что-то величественное, древнее. На верху дюны в багряных лучах заходящего солнца виднеется высокая фигура вся в белом. Это костлявый старик с редкой седой бородой. Опершись на посох, он равнодушно провожает глазами двух путников. Что нужно этим чужестранцам, переодетым в марокканское платье? Чего они рыщут здесь, проклятые чужеземцы?…
Переодетые путешественники неожиданно возвращаются, подходят к старику и приветствуют его по мусульманскому обычаю. Сразу видно, что они утомлены трудной дорогой и зноем минувшего дня. Нет, они не вооружены и вовсе не скрывают своего европейского происхождения.
— Я хаким, он хаким, — говорит бородатый. Хаким — значит врач. Путники хотят пить. Они выразительно потряхивают пустыми флягами. Кроме того, они просят приютить их на ночь.
Старый бербер хмурится. Такого еще не бывало: безоружные европейцы просятся на ночлег в берберское поселение! Сразу видно, что оба они страшно молоды и безрассудны. Нет, они не французы и не испанцы.
— Я русский, — говорит Миклухо-Маклай. — Россия… Там, на севере. Далеко-далеко. Петербург, Москва… Он — Женева.
— Россия… — повторяет старый бербер трудное: слово и ведет путников по верблюжьей тропе к колодцу. Волосяная веревка с кожаным мешком. Вода холодная, чуть солоноватая. Они жадно пьют эту воду, пахнущую овечьим пометом. Складки на лбу старика разглаживаются.
— Хаким, — говорит он и смеется.
В поселении их окружают тесным кольцом. Приносят пресные ячменные лепешки. Миклухо-Маклай: и Фоль снимают халаты. Зудит тело, горят босые потрескавшиеся ноги. И пока они растирают тело и ноги спиртом, берберы внимательно следят за каждым их движением.
Миклухо-Маклай уже освоился. На враждебные взгляды молодых берберов он не обращает внимания. Маклай знает, куда он попал. Берберы… Это имя им присвоили пришельцы. Сами себя они называют имазиген или имазирен, что означает «свободный народ». Это они и другие племена образовали в большей части Марокко «страну мятежа», не подчиняющуюся ни захватчикам, ни своему султану. Французы вторглись в Марокко не так давно — все-то каких-нибудь двадцать лет назад. Не легко было захватчикам сломить «страну мятежа»: до сих пор иногда вспыхивают крупные восстания, и султан вынужден искать защиты у своих французских хозяев.
Хаким Маклай сразу же занялся делом: с решительным видом он потребовал показать ему всех больных. Берберы переглядывались, перешептывались — и, наконец, уступили. У Миклухо-Маклая и Фоля появились пациенты, главным образом дети. Пришлось задержаться в деревне на два дня.
Миклухо-Маклай исподволь наблюдал за жизнью «свободных людей». Среди берберов преобладали смуглые, черноволосые, но попадались, правда редко, голубоглазые блондины. Грязь, нищета, засухи и неурожаи, тучи саранчи, опустошающей поля… Такая же грязь и нищета и на Канарских островах, которые когда-то назывались «счастливыми»…
Провожать Миклухо-Маклая и Фоля вышла вся деревня, Им совали в руки кукурузные початки, финики, ячменные лепешки, предлагали проводника и мулов. Странники от всего отказались. Улыбки и дружеские рукопожатия берберов были для них лучшей наградой.
— С пистолетом в руках доверия никогда не завоюешь, — сказал Миклухо-Маклай Фолю. — Все люди одинаковы, каждому народу присуще благородство и милосердие. Только негодяй способен напасть на безоружного. А подлость, как известно, не расовый признак.
Побывав в Рабате на невольничьих рынках, путешественники вернулись в Могадор за оставленным здесь имуществом и коллекциями. Вскоре они уже были на борту английского парохода, отправлявшегося в Европу. Но путешествие по Африке еще не закончилось: пароход останавливался в Сафи, Масагане, Касабланке, Танжере. И, только очутившись в Гибралтаре, они могли сказать: прощай, Африка!
Миклухо-Маклай не торопился в Иену. После Канарских островов и странствий по Марокко вновь оказаться в привычной, набившей оскомину обстановке, хлебать суп и жевать творог за пять зильбер-грошей? Нет! Свободой нужно распоряжаться разумно. До начала зимнего семестра еще несколько месяцев. Это время следует употребить на дело.
