— Припрешь его к стенке, вот и завербуем его.
— Неудобно, не смогу я…
— «Некрасиво», «неудобно»! А на Гитлера ишачить — удобно, красиво? Да ты что — влюбилась в него, что ли?
— С ума я еще пока не сошла! У него фашистский знак на груди! Просто стыдно как-то…
— Стыдно?! Ты эти нежности брось! И помни — не такое сремя, чтобы амуры разводить. Сердце на замок, слышишь, Люська?
— Да слышу. Что я — дура, что ли?
— То-то! Сердце на замок и ключ выброси.
Они долго молчали. Слышался только стук вальков. Пахло прачечной, немецким мылом.
— Смотри, Люська! — торжествующе прошептала Аня, показывая ей пробитую пулями, залитую кровью нижнюю рубашку. — Небось с покойника.
В глазах у Люси заблестели вдруг слезы.
—. Ой, Аня! И когда эта проклятая война кончится?
…Ян Маленький, как он рассказал потом Люсе, весь следующий день думал о ней. Он вспоминал ее улыбку, ее звонкий смех, лукавые, с хитринкой глаза, мальчишечьи озорные манеры. В этот день Ян Маленький впервые увидел, что трава под бомболюком «хейнкеля» по-весеннему зелена и по-весеннему лучится и играет солнце на остекленном носу «хейнкеля», заносчиво торчащем из капонира.
Весь день поляки перекрашивали отремонтированные самолеты, окрашенные светло-серой зимней краской. Ян Маленький красил нижнюю часть самолета небесно-голубым аэролаком с серыми разводами. Это для того, чтобы самолет, когда на него смотрят снизу, сливался с небом. Ян Большой красил верх самолета оливково-зеленым аэролаком с голубыми прожилками, чтобы самолет, увиденный сверху, сливался с зеленью лесов и полей. Стефан Горкевич красил носы «Фокке-Вульф-190» синим аэролаком, носы «юнкерсов» — красной краской, кончики черных трехлопастных винтов — желтой. Самая противная и мерзкая работа досталась Вацлаву — он подновлял черным аэролаком черные кресты на плоскостях и фюзеляжах и свастику на вертикальном стабилизаторе. Другие маляры-поляки выводили на фюзеляжах и нижней части крыльев большие опознавательные буквы, цифры и знаки.
— Как у тебя с Пашей? — спросил Стефан Горкевич у Яна Большого. — Как ты думаешь, она связана с партизанами?
— Трудно сказать, — задумчиво ответил Ян Большой. — Но что-то в ее поведении и поведении Люси кажется мне странным, очень странным… Все русские бегают от нас как от прокаженных, а эти…
— Что ты этим хочешь сказать! — вспылил Ян Маленький. — Что они «немецкие овчарки»?
— Нет, совсем не то, Янек. Не стоит ли за ними кто-нибудь? Не партизаны ли это прощупывают нас через них?
— Нужен ты им!..
— Будьте, друзья, начеку! Ты, Янек, со своей Люсей, а Вацек с Таней Васенковой.
Янек высмеял товарища. Но вскоре ему пришлось убедиться, что капрал Ян Тыма был прав.
Вечером Ян Маленький спешил с лопатой на плече мимо соловьиной рощи и снова удивлялся соловьям, поющим над бомбами. Но и у него сердце тоже пело.
После вечеринки Ян Маленький снова проводил Люсю до калитки. Только что прошел дождь. С аэродрома доносился многоголосый гул моторов. Всплески ракет неярко озаряли тревожным, неверным светом мокрую листву берез и лица Люси и Яна.
— Свежо что-то, — проговорила Люся, поеживаясь от скрытого волнения.
Ян галантно снял шинель, накинул ее Люсе на плечи. Он осторожно обнял ее. Люся не сопротивлялась. Она крутила пуговицу на шинели, старалась оторвать ее.
Ян робко приблизил губы к Люсиной щеке. Она ловко выскользнула из его объятий.
— Ой, кажется, у тебя пуговица вот-вот оторвется! Идемте-ка ко мне, я пришью ее…
— Ваша мама, панна Люся…
— Да она опять на менки ушла… Ну, что я вас — тащить должна? Ну и мужчины в Польше!.. А что это за бутылка в кармане шинели?
— Бензин, панна Люся. Я обещал вам. Немецкий бензин для вашей лампы…
…Тикали ходики. На покрытый чистой белой скатертью стол падал мягкий свет керосиновой лампы. Ян Маленький, сидя рядом с Люсей на деревянном диванчике, поправил завиток светлых волос у нее на лбу.
— Ну, что с вами, панна Люся? Весь вечер молчите? Странная вы паненка.
Люся никак не могла решиться пустить в ход свой «главный козырь».
Ян потянулся к ней, приблизил губы. И тут она резко оттолкнула его, упершись рукой в ненавистного орла со свастикой на его груди.
— Хватит! — почти крикнула она, распаляя себя. — Не на ту напали! Какая я вам паненка! Я советская разведчица! И вы у меня в руках, Ян Маньковский! Только попробуйте выдать меня! Сами погибнете — вы назвали мне номера частей германской армии! Эти номера уже переданы советскому командованию.
Ян Маленький сидел на диване, как громом пораженный, в изумлении глядя на Люсю.
— Панна Люся! Жартовать в тэн спосуб… шутить такими вещами… — начал было он, сбиваясь от волнения на родной язык.
Сжимая кулачки, Люся пыталась придать своему лицу выражение решительное и грозное, но пухлые губы маленького рта кривились от испуга.
— Провокация? — спросил Ян холодно. — Паненка подослана гестаповцами?
— Вы должны сделать все, что мы прикажем! Нам нужны сведения.
Ян вскочил и, забыв на столе пилотку, хлопнув дверью, выбежал на улицу. Уже за плетнем он услышал, как открылось окно и до него донесся голос Люси:
— Ян! Да нет же… Вернитесь! Ян, ради всего святого, останьтесь!..
Ян резко, будто наткнулся на стену, остановился.
— Ян! — чуть не плача, тихо проговорила Люся. — Вы пилотку забыли…
Они встретились на крыльце. При свете луны Ян глубоко заглянул в Люсины глаза. Потом он перевел взгляд на пилотку в Люсиных руках, посмотрел на кокарду с орлом и вдруг надел пилотку задом наперед.
Он протянул руку и поправил завиток у Люси на лбу. Всхлипнув, Люся прильнула к нему. Ян услышал чьи-то шаги на улице и повел Люсю в дом. Плечи у Люси вздрагивали…
Ян не мог уйти. Только теперь он понял, как близка и дорога стала ему за последние дни эта девушка. Но неужели она разведчица?
— Верьте мне! — сказала Люся. — Ведь вы поляк…
По темному переулку медленно шел с винтовкой за плечом старший полицейский Поваров с приятелем — полицейским Никифором Антошенковым. В темноте белели их нарукавные повязки.
Антошенков негромко напевал на мотив немецкой «Лили Марлен» популярную на оккупированной немцами земле немецко-украинско-русскую песенку:
Их тебя шукала.
Варум ты не пришел?
Их пошла нах хауз,
Бо вассер с неба шел.
Поваров подпевал:
Ой, война прима, война гут
Манн на фронте, камрад тут!..
Проходя мимо калитки дома Сенчилиных, Поваров направил луч фонарика через низкий заборчик на тропинку, на которой после дождя ясно виднелись следы. Следы кованых, подбитых вермахтовских сапог и маленьких туфелек.
