Обещанный отдых не состоялся. Срочно созванное "офицерское собрание" предвещало нечто чрезвычайное. В соответствующих масштабах, разумеется.
Наши войска застряли у Медыни, по дороге на Юхнов, что в Калужской области. Наступление, столь ожидаемое, тем не менее развивалось, и мы двигались на Запад. На Запад!
Той же ночью, выстроившись повзводно, рота влилась в полковую колонну и направилась к назначенному "пункту". Ничего ужаснее этой ночи не помню.
Весь день шел снег. Дороги практически не стало. А тут еще, опередив нас, прошла колесная артиллерия. Ноги то и дело оказывались на разных уровнях. Из сугроба в яму. Из ямы в сугроб.
Сани наши почти сразу сломались, и пулеметы пришлось нести на себе, как я об этом уже говорил. Ребята сменялись друг за другом, и видно было, что силы их на пределе. То тут, то там они уступали мне тело пулемета, пусть даже на пару минут. Важно было следить еще и за тем, чтобы не было отставаний, угроза которых возрастала с каждой минутой. Ибо от начала колонны до ее конца расстояния все удлинялись. Напрягая силы, командиры взводов — и сами по себе, и понукаемые мной (как и я сам был понукаем), должны были проделывать двойной и тройной путь, двигаясь подобно маятникам из конца в конец.
Снег излучал свет, да и немцы освещали своими ракетами наш трудный путь. Видно было, что их части были где-то неподалеку, по обеим сторонам колонны… Как это было, я не знаю…
Там и здесь мы натыкались на наших солдат, нашедших себе вечный покой. Они лежали то парами, то в одиночку — так, как их застала смерть. Зрелище это тяготило поначалу, но скоро сделалось привычным. И по мере того, как убывали силы и надвигалась апатия, я стал завидовать мертвым. Им уже был обеспечен покой… вечный. В это, вероятно, трудно поверить, но так было.
И тут случилось непредсказуемое. Не прерывая хода, колонна как бы сама по себе отвалила налево, в сторону одиноко стоявшего крестьянского сарая, и, распространившись по его периметру, люди, сбросив ношу, уселись на землю и тотчас заснули. То же самое и я. Подлинно мертвецкий сон. Не знаю, сколько он длился. Я, во всяком случае, был разбужен не командой, а выстрелами. "Будительными".
До цели было уже недалеко, светало, взобравшись на гору, мы увидели танк, брошенный его командой. Развалился трак. Вечная история тех дней. То трак, то фрикцион…
— Немцы!!
Почти у самой дороги, то есть, если говорить точнее, метрах в ста от нее, находилось кирпичное здание — по виду больница. Так это и было. Противник не успел вывести своих раненных и вынужден был залечь в обороне. Батальон стал окружать здание, рота моя развернулась и открыла огонь. Все это заняло минут семь — десять. Движение было продолжено, а вскоре показалась искомая нами Медынь. Какая-то часть городка была занята нами, но дорогу все еще держали под контролем немцы.
Наступала ночь. Бой не прекращался. Стали видны трассирующие пули, то там, то здесь вспыхивали мины и снаряды… И внезапно на соседней, уже занятой нами улице взорвались в воздухе одна за другой сигнальные ракеты, те самые, что мы видели по дороге из Боровска…
Не по команде и не сговариваясь, пулеметы стали обшаривать дома, ибо мы уже вдоволь наслушались о немецких шпионах и лазутчиках, подающих таким образом сигналы своим артиллеристам и самолетам… Бой разгорался пуще, и мы, не заметив того, оказались в центре городка. Противник уходил на Мятлево.
…А теперь я позволю себе небольшое отступление. За дальностью времени я многое пропускаю, да и не столь уж важно описывать бои и сражения, не имея под руками ни карт, ни приказов, ни многого другого. Да и кому это интересно? После всего, уже опубликованного.
Отступление же мое о том, что все еще живет в сознании общества. Будто каждый раз, подымаясь для атаки, солдаты взрывались киношным: "За Сталина!".
Представим себе: кончилась артподготовка, за которой пехота, вылезая из своих окопов, должна пройти "нейтральную полосу", чтобы добраться до окопов противника и выбить его из них. В эти минуты на каждый квадратный метр, который предстоит пройти, приходится по 6–8 пуль и осколков в минуту. На чем же в эти ужасные мгновения сосредоточен человек, состоящий всего-навсего из мяса, крови и костей? Земля, укрывавшая его, осталась позади, а до той, к которой он стремится, лежит бесконечность. Что ему в это время Сталин? Взор его ищет ближайший бугор, кочку, ямку… труп, дающий укрытие. Перевести дух на минуту перед новым броском. Нет сил продолжать эту тему. Может быть, и слышались кому-нибудь такого рода бодрые клики, но не мне. И насколько мне известно, ни Некрасов, ни Быков, ни Гроссман ни о чем подобном не пишут и не вспоминают. О Сталине вообще не велось разговоров. Не считая политручьих.
Помню только единственный: "Всего ожидал, но такой бордели… Впрочем, только дурак не видел…" Это все тот же директор школы.
Было видно, что мы все более и более втягиваемся в тяжелые, нескончаемые бои за каждый метр земли, за каждый дом, не говоря уже о деревне или поселке.
Рассказывать об этом бессмысленно, да и неинтересно. К тому же, как ни странно, все главное, что относится к боевым действиям, как таковым, начисто стерлось в памяти. Жизнь этого времени предстает как бы в обрывках. Оттого, может быть, что память, спасая мозг от депрессии, освобождается от бесконечных, превосходящих силы человеческие усилий и трагедий… Не знаю.
21
Когда мы стояли под Наро-Фоминском, случалось, что в темные осенние ночи виделись сполохи, поднимавшиеся над Москвой, отбивавшейся от немецких бомбардировщиков. Теперь, на исходе января 1942 года, Москва уже отдалилась на целую сотню километров, и перед нами, как заветная цель, предстал неслышимый ранее районный Юхнов. И сами мы перешли из Московской области в Калужскую.
Штаб дивизии расположился, как кажется, в Извольске, штаб полка в Износках. А сами мы, 1-й гвардейский полк, вышли на левый берег Угры. Между нами и Юхновом было километров 15–20. Но то была "Лощина смерти", как кто-то ее прозвал, и пройти ее было нелегко. Из уст в уста передавался рассказ-байка: на Юхнове, мол, сошлись два приказа: Гитлера — не отдавать ни за что, и Сталина — взять во что бы то ни стало.
Когда наступление стало развиваться, захватывая лесную чащобу, пулеметную роту разобрали по пехотным подразделениям, и это было разумно. На мою долю, как и политрука, досталась своего рода "инспекция". И наконец, выяснилось, что от четырех пулеметных рот еле-еле собирается по крохам одна-единственная. Начальник штаба полка капитан Бородок предложил мне штабную должность: "Про тебя говорят разное, но больше хорошего. Мне нужны и ПНШ-2 (разведка) и ПНШ-5 (тыл), так что можешь выбирать. А хочешь — так и то, и другое. До времени. Лучшего".
