Ну, за эту проделку инспектор сам посадил Живокини и П. Степанова в холодную комнату, где стояли сажени две сложенных дров, но и тут, войдя раз навестить заключенных, к удивлению, не нашел их, а двери были заперты. «Что за черти, они опять какой-нибудь фокус выкинули, верно, из второго этажа в форточку вылезли. Ищите их на дворе, в сарае…»
«Мы здесь», — лежа наверху дров, отвечали отчаянные преступники.
Спасибо, добряк-инспектор ограничил все этим домашним наказанием и не довел дело до дирекции.
Первая пиеса, которую поставил Живо-для маленьких, была: «Суженого конем не объедешь». Я играла г-жу Гримардо — старуху, жену управляющего; Карпакова — Розу; Виноградова — Лору. И помню, как все восхищались нами, это было Великим постом. Когда Фео-дор Феодорович Кокошкин посмотрел наш спектакль — очень благодарил Вас. Игнат, и объявил, что на Светлой неделе мы будем играть в его доме при генерал-губернаторе и при всей лучшей московской публике. Мы были в восторге; приказано было приготовить нам хорошенькие платья, чтобы после вести нас к гостям, и моя маменька сделала мне прекрасное беленькое с буфами и прошивка-ми, такие же ногавочки, т. е. панталончики, коротенькие, которые завязывались ниже колен. Во время действия нам много аплодировали, кричали: «Браво! Фора!», тогда еще bis не был в употреблении. Многие куплеты повторяли, особенно мой последний. Не помню начала, но кончался так, что, обращаясь к мужу, я говорю: «Хоть он и прост, зато сговорчив», — и по приказанию Вас. Игн. треплю его по щеке и оканчиваю словами: «Итак, нет худа без добра!» Играя у директора на Св. неделе, когда позволяют всем целоваться, т. е. христосоваться, я, пропевши в первый раз с потрепанием щеки, при повторении подумала: «А что, если я его поцелую, нынче можно, простят», и я, при слове «зато сговорчив», взяла его обеими руками за щеки и поцеловала; общий восторг! и заставили пропеть третий раз. По окончании спектакля, когда нас повели к гостям, то при входе в залу меня взял за руку Матвей Михайлович Карниолин-Пинский, бедненький чиновничек и наш учитель словесности, любивший меня с поступления своего к нам в учители, подвел при всех к Вас. Ига. Живокини и велел благодарить его, сказав, что я ему обязана своим триумфом, и я очень помню, что у меня выступили слезы на глазах и я с глубоким чувством присела ему. Ох, это смешное слово «присела», я с ним попалась и насмешила всех: стою маленькая за кулисами, вдруг идет директор и с ним какой-то очень красивый военный, разумеется, я вытаращила на него глаза и не думаю кланяться, но когда Феод. Феод, сказал: «Куликова, присядьте князю Щербатову», я ухватилась за кулису, поставила ноги на первую позицию и очень низко опустилась; слово «присядьте» употреблялось в танцевальном классе при позициях; и тут мне было очень сгьщно, когда директор засмеялся и сказал: «Милая, я вам говорю — поклонитесь князю». Долго насмешницы-подруги смеялись над моим приседаньем, но после сделанного Живокини, верно, все заметили мое признательное чувство и все стали ласкать и целовать меня. Больше всех в этой толпе я помню князя Дм. Влад. Голицына, Вас. Дм. Олсуфьева (он служил по Дворцовому ведомству) и Сер. Тим. Аксакова; должно быть, они более других оказали мне внимания; Сер. Тим. еще в 1828 году написал обо мне в газетах, что ожидают многого от моего таланта. Чтобы лучше отблагодарить и потешить нас, в эту же неделю спектакль повторился в школе и после был бал с угощением, и вся знать приезжала в училище.
И тут надо рассказать маленькое происшествие, хоть и стыдно, но в 70 лет можно и должно рассказать свои погрешности. Мне было только 11-й или не более 11-ти лет. После спектакля, очень натурально, что я торопилась переодеваться, чтобы поскорей быть в зале с гостями, слушать их похвалы и кушать гостинцы. На меня надели тоже беленькое платьице, ногавочки, и я выскочила. После разных приветствий начались танцы — вальсом, и нужно же было Вас. Игн. Живокини схватить меня, приподнять за талию и начать кружиться, платьице мое раздулось, и в это время мы летели против самых высоких гостей; князь Дмитрий Владимирович Голицьш, видя такую «неудержимость», схватил меня в объятия и тем опустил мое платьице, сделал со мной несколько поворотов и потом поцеловал, поставил на ноги и сказал: «Ты устала, не вальсируй больше, дитя». Я очень была счастлива, что князь танцевал со мной, с другими ни с кем, но когда мне объяснили, я поняла его добрый поступок и от стыда поплакала.
нашим хорошим спектаклем директор 'носился, как курица с яйцом. Летом он делал большой праздник в своем имении Бедрине. Театр был открытый на воздухе, представление шло днем, и когда нас из флигеля вели в дом, то за нами бежали толпы народа, мы все были в костюмах, нарумянены, но те девочки были красивы, а я как чучело: пестрый роброн на фижмах[17], седой парик с буклями, чепчик-разлетай, а рожица выпачкана разрисованными морщинами. Припоминаю, что я не конфузилась, а подсмеивалась над смеющимися и делала им гримасы. Вся московская знать присутствовала и восхищалась представлением, «но умысел другой тут был» у Феодора Феодоровича Кокошкина. У него жила известная актриса Мария Дмитриевна Львова-Синецкая, и, как говорили, он хотел на ней жениться и в этот спектакль как бы представлял ее публике во всей природной красоте. В заключение спектакля был большой дивертисмент, где она что-то декламировала, а после ходила в затейливых хороводах: в голубом атласном сарафане, повязка вся в дорогих каменьях, и, надо сказать правду, она была очень красива, только немного сутуловата и теряла тем, что всегда хотела и старалась выказать свои прелести. А не женился Фед. Фед. потому, что, живя у него много лет, она вздумала довольно явно делать предпочтение Матвею Михайловичу Карниолин-Пинскому, который, сказать правду, был очень красив; особенно у него были прекрасные руки… а есть поверье, у кого хороши руки, у того жена дурна. На нем поверье оправдалось (об этом упомяну после). Ф. Ф. разошелся с Map. Дм., женился на ничтожной и бесталантной актрисе Потанчиковой, которая также не хорошо кончила. Сошлась с племян<ником> Ф. Ф., тоже Кокошк<иным>, не умела устроить свою жизнь и утопилась. A Map. Дм. была умная и добрая женщина! Хорошо и тихо дожила свой век и, верно, покаялась в своих увлечениях, доказательство ее письмо к брату моему Н. И. Кул<икову >, писанное в год ее кончины. «Добрый друг! вот Господь послал вздохнуть получше, я спешу написать. Мне очень грустно, что не могла написать вам; но болезни совсем расстроили, вы бы меня пожалели, я даже молиться не могу, иначе как сидя. Священник сказал: «Бог принимает только молитву от души». Я имела счастие приобщиться, хотя исповедовалась сидя. Господь меня помиловал, многогрешную, и сподобил приобщиться Св. Тайн. Очень рада, что вы весело провели ваши именины, и дай Бог еще долго их справлять. Желаю вам более здоровья и всего лучшего. Не забывайте дрянную старуху, вам преданную душою. Марья Л. Синецкая». А Господь всех истинно кающихся принимает и прощает.
