Пересматривая тактику, решили, что нужно вместо пропаганды социализма и анархии вести агитацию на основе «народных требований» сегодняшнего дня. Крестьянин мечтал о земле и воле от помещика— это было его требование, оно должно было стать требованием народников, их программой. Второй вывод напрашивался сам: нельзя расшевелить крестьянина на бунт «кавалерийским наскоком», «летучей», «бродячей» пропагандой. С «истинным социалистом» необходимо длительно работать, общаться ежедневно, ежечасно. А потому не хождение в народ, а поселение в народе — вот новая тактика, новый способ действия.
Теперь, как бы опомнившись, народники заговорили о необходимости крепкой централизованной организации, которая направляла бы деятельность поселенцев, помогала бы им деньгами, литературой, охраняла бы от репрессий правительства. В 1876 году началось создание такой организации, которая позже, с появлением журнала «Земля и воля», получила то же название. Создателями народнической партии были Марк Натансон, Александр Михайлов, Дмитрий Лизогуб, Георгий Плеханов, Валериан Осинский, немного позже к ним присоединились Вера Фигнер, Юрий Богданович и многие другие.
Но «хождение в народ» оставило неприятный осадок в умах этих людей. Поколебалась вера в народ, в крестьянина, появилось смутное сознание своей оторванности от народа. И, как бы страхуя себя и будущее революционное движение от «инертности масс», землевольцы резервировали в своей новой программе пункт, говорящий о «дезорганизаторской деятельности» против правительства, пока еще стыдливо скрывая за этими словами допустимость и необходимость борьбы террористической, борьбы с отдельными представителями царской администрации, но не террора во имя завоевания политической власти. Об этом пока еще не думали. «Террор был заговором интеллигентских групп. Террор был совершенно не связан ни с каким настроением масс. Террор не подготовлял никаких боевых руководителей масс. Террор был результатом — а так же симптомом и спутником — неверия в восстание, отсутствия условий для восстания»[2]. Так наметился теоретический отход народников от народа, практически же это означало ослабление их деятельности прежде всего в среде городского пролетариата.
* * *
В конце 1875 года Халтурин при помощи все того же Котельникова устроился на работу в мастерскую наглядных пособий, организованную нечаевцами Л. и П. Топорковыми. Но эта работа совсем не удовлетворяла Степана. Проводя целый день в мастерской, где трудилось еще несколько распропагандированных нечаевцами рабочих и бывших студентов, Халтурин чувствовал себя одиноким, оторванным от рабочего мира фабрик и заводов Петербурга. А он уже не мог быть вне рабочей среды. Период ученичества в революционном пролетарском движении для Степана заканчивался. Халтурин сознавал, что он может быть полезен этому движению и искал более широкого поля деятельности. Поэтому в марте 1876 года Степан переходит работать столяром на Александровский механический завод Главного общества российских железных дорог.
Первый раз в своей жизни Халтурин очутился на большом предприятии, где работало более тысячи человек. Столяр из Степана был отличный, и среди рабочих его скоро признали и как мастера своего дела и как душевного, хорошего человека. Халтурин всегда был готов помочь товарищам. Лишних денег у Степана никогда не водилось, но, видя нужду многосемейных, он всегда делился с ними последней копейкой, помогал в работе.
Александровский завод привлек внимание Халтурина еще до его поступления туда. Рабочие этого завода как бы открыли счет стачкам 1876 года. В январе они бурно протестовали против новых правил, введенных управляющим заводом американцем Проттом.
Халтурин, освоившись на заводе, стал разыскивать людей, которые, как он был уверен, подготовили выступление 7 января.
Как-то раз, засидевшись в трактире с рабочим Алексеем Агафоновым, Халтурин с удивлением узнал, что тот недавно вернулся из тюрьмы и с трудом был принят снова на завод.
— А за что же тебя в тюрьму-то посадили?
— Как за что? Иль ты новенький на заводе?
— То-то и оно, что новенький, в начале марта нанялся.
— Ну, а о бунте нашем, январском, слыхал, конечно?
— Слыхал, но ты расскажи по порядку.
— Да дело обычное. Протт отличился, как всегда. Этот американец только тем и живет, что нашего брата прижать норовит посильнее. Новые правила ввел, это уже третьи с тех пор, как я на заводе. Если кто теперь во время работы какое увечье получит и в больницу поляжет, так тому денег не платят, а ранее мы половину жалованья получали. Потом, значит, даровой проезд по железке для нас отменил, а сам знаешь, чего билет стоит. Но главное, ныне все на жалованье, а раньше поштучно задельную получали… Ну вот, седьмого января рабочие, как по сговору, на работу не пошли. Собралось нас с тыщу у ворот и «кошачью свадьбу» управляющему учинили. Свистели, выли, матерщиной его обкладывали, а я громче всех. Часа в три нас разогнали, а я, Мишка Евстигнеев, Федька Дроздов, Василий Петров да Сашка Тимофеев заарестованы были.
— Эх вы, «кошачья свадьба»! Нужно было сговориться-то раньше промеж себя да стоять потом за один. Требования начальству на стол выложить и не расходиться.
— Э, малый, да ты, как я погляжу, дока бузу тереть. Только смотри, народишко у нас на заводе темный, начальников страх как боится, за свою рубаху держится, с такими не сговоришься.
— Ну, это ты напрасно, народ у нас такой же, как и на других заводах, а что темный, так сами виноваты. Много есть книг, где о нас, о рабочих, писано, вот и почитали бы!
— Какое там «почитали»! Небось половина рабочих наших «аз» да «буки» через пень колоду складывают, не то чтобы книги мудреные читать. Деревенских много, и все неграмотные.
— А ты бы взял и почитал. Читать-то умеешь?
— Плохо.
— Хочешь, я тебе сейчас сказку одну прочту, написал ее золотой человек, он за народ всей душой стоит, народу глаза на правду открывает.
— А ну, давай. Эй, ребята! — закричал Агафонов рабочим, закусывающим за столиками. — Слушай сюда, да не гомоните.
Рабочие замолчали, с интересом ожидая, что будет дальше.
Халтурин немного смутился, ведь это было его первое «публичное выступление» среди настоящих рабочих людей. Рабочие ждали, Агафонов подпер ладонями подбородок и смотрел Степану в рот.
Халтурин достал из кармана тетрадку, где была переписана «Сказка о копейке», сочиненная Сергеем Кравчинским. Начал читать, голос от волнения прерывался, иногда глох или внезапно звучал звонкими, чистыми нотами;
