Ознакомительная версия.
Фильм «Человек из ресторана» не вышел. Дядя Ваня был очень требователен к искусству и не мог согласиться на трафаретные коммерческие приманки.
Мне думается, что дядя Ваня не отдавал себе отчета, чего стоили заботы его жене. Лишь после ее кончины, он осознал ее жертву. Он обвинял себя, что не отдавал ей должного как подруге жизни. Он всецело был поглощен своим писательским трудом и, как сам потом говорил: «прошел мимо жизни».
Действительно, тетя Оля воплощала преданность и любовь, щедро жертвовала своими силами и здоровьем, в любой момент была готова ответить на все желания, даже на прихоти и капризы своего мужа. Она готовила ему его любимые блюда. Кои требовали присутствия на кухне на ногах у плиты целыми днями. Так как у него были искусственные зубы (он часто шутил над поговоркой, что он, мол, может положить зубы на полку, то есть сделать то, что в народном сознании обозначает верх невозможности, как также поцеловать себе локоть), она долго отбивала бифштекс дном бутылки, протирала овощи через решетку.
Чего таить, дядя Ваня был гурманом, лакомкой, тетя Оля пекла ему пирожки: с луком, крутым яйцом. Мясом, рыбой и даже с вязигой, которую можно было найти в русских лавках. Тогда русских лавок было много разбросано по всему Парижу. Конечно, она варила кисели с разными экстрактами, в особенности с клюквенным. Она пекла также ватрушки, песочные торты с вареньем, воздушные пироги из взбитого белка, подправленные вареньем, она научила меня как взбивать белок одной вилкой до того, как он станет твердым. Мне было занятно ей помогать, я торчал на кухне и, приставая, как всегда, к ней с бесконечными вопросами – как, отчего, почему – многому научился я. Это была своего рода домашняя школа.
Париж. Ул. Республики. В квартире этого дома Шмелевы жили с 1934 по 1936. Здесь умерла Ольга Александровна.
По воскресеньям она потрошила и жарила курицу – также очень интересно – варила куриный бульон с потрохами. Иногда она готовила баклажанную икру. У нее был свой рецепт. Она пекла баклажан в духовке, снимала кожицу и рубила мелко с луком, петрушкой, укропом, и еще что-то делала, но не помню что. Я никогда ни у кого не ел такой вкусной баклажанной икры. У нее, думал я, был свой секрет, она, наверное, знала такое волшебное слово, как в сказках о скатерти-самобранке, от которого все блюда становились невероятно вкусными.
Чего тетя Оля только ни умела делать? У нее были золотые руки, несмотря на то, что пальцы ее были исковерканы артрозом. Мы звали ее «мастером Пепкой», то есть мастерицей на все руки.
Шмелевы соблюдали все православные праздники и, конечно, посты. Ездили на Сергиевское подворье исповедоваться и причащаться. Там недалеко жил богослов Карташев[22], с которым дядя Ваня всегда долго беседовал на религиозные темы. Как мне показалось из разговоров, его терзали сомнения – ему хотелось верить просто, как верил простой народ, как верила тетя Оля, но он не мог. Карташев был удивительным «расскащиком», если можно так выразиться. Когда он разъяснял какой-нибудь религиозный вопрос, можно было заслушаться. Все становилось ясным, и вместе с тем чудесным.
Его супруга, Павла Полуэктовна[23], была моей крестной матерью, но душевно сблизиться нам не удалось. Физически она мне напоминала богатую русскую красавицу-купчиху, как на картине у Кустодиева, которая висела на стене в кабинете у дяди Вани, немного высокомерную и нравоучительную. Но это, вероятно, только ребяческие предрассудки.
На Пасху тетя Оля пекла куличи, готовила пасху и меня научила, так что я и теперь сам готовлю пасху, ее вспоминая. У каждой русской семьи были свои навыки, как ее готовить. Мы ходили по знакомым, сравнивали по вкусу.
Конечно, красили яйца разными красками и даже шелухой от лука. Устраивали «катки» с горки – чье яйцо самое крепкое? Само собой разумеется, каждому хотелось поплутовать, прокатить деревянное яичко, но жульничество считалось позорным, даже запрещалось катать утиные яйца с более прочной скорлупой.
Иногда к Шмелевым приезжали знакомые. Шмелевы были гостеприимны, но не принимали «встречного и поперечного», боялись «большевиков». Похищение генерала Кутепова стояло у всех в памяти.
Мне помнятся Серовы, Деникины, Карташовы, профессор Кульман[24] с супругой, очень строгие, я их немного боялся.
Воспоминание о нем почему-то связано у меня со старой азбукой К. Ушинского «Родное слово», тоненькой маленькой бурой книжонкой – я храню ее как реликвию – конечно, с буквами «i», «ъ», «ѣ» и со страшными списками «бѣлый, бѣдный, блѣдный, бѣс …», которые надо было знать назубок, чтобы не получить кола с другими неприятными последствиями. Про ижицу «ѵ» я только слыхал по бывшей детской поговорке «ижица к попе близится», иными словами, того, кто напишет «мѵро» без ижицы, по тогдашним воспитательным правилам, ожидает порка и, как говорилось: «верба бѣла бьетъ за дело, верба красна бьетъ напрасно, верба хлестъ бьетъ до слез». У дяди Вани и тети Оли физические наказания были абсолютно исключены. Дядя Ваня сам много выстрадал в детстве, после смерти отца. Тогда за шалости детей поручали кучерам и жестоко секли вожжами. Мне это рассказывала тетя Оля, сам дядя Ваня не любил об этом вспоминать.
Навещали Шмелевых и другие писатели, журналисты, бывшие военные и др., но тогда взрослые меня мало интересовали и я даже позабыл их лица и имена.
Тетя Оля по этому случаю пекла особые пироги, подавала варенье к чаю, чай специальной марки, назывался «kousmi the, на русский вкус», на пакете был изображен самовар и, кажется, тоже улыбался какой-то усатый господин в рубахе, опоясанный кушаком.
Много еще воспоминаний, отражающих более или менее четко счастливую и печальную действительность, а может быть только детские грезы.
Так, например, жил на втором, а может быть и на третьем этаже какой-то таинственный князь, кажется по имени Волконский. Дядя Ваня о нем отзывался с большим уважением. Меня поразило то, что у князя хранилась вся его корреспонденция, упорядоченная так, что он мог сразу же найти любое письмо. Мне тоже захотелось так разложить по папкам мои письма. Но на практике это оказалось слишком «сугубой наукой»…
Как во всех семьях случалось, что муж с женой спорили, и я научился словам, неподобающим моему возрасту. Но, как говорится: «милые ссорятся – только тешатся». Так получалось у тети Оли и у дяди Вани.
Конечно, после кончины тети Оли, жизнь совсем изменилась. Тетя Оля, можно сказать, была «душой квартиры». Без нее квартира опустела, потускнела, посерела. Дядя Ваня развесил по стенам разные увеличенные снимки с тетей Олей и с другими знакомыми, среди которых – Серовы, Поповы, Деникины.
Ознакомительная версия.
