Так постепенно нарастает в Бабёфе разочарование в результатах термидоровского переворота. В № 18 он перепечатывает резолюцию, принятую секцией Музея 30 термидора. Он определяет ее, как «первую вспышку гражданского пыла», имевшую место в тот момент, когда «после дня 10 термидора, названного днем революции, народ убедился, что это была революция, направленная против одного человека, одного тирана, что однако эта так называемая революция (курсив наш), отнюдь не покончила с тираническим управлением, которое только перешло в другие руки, когда пришлось убедиться в том, что все дело свелось к некоторым изменениям в системе правительственных комитетов и революционного режима, изменениям, совершенно безразличным для народа… когда оказалось, что пользуются событиями 9 и 10 термидора для того, чтобы нанести окончательный удар свободе парижского народа, отнимая от него его муниципальную организацию…»
Так изменяется принятая было Бабёфом концепция термидоровского переворота. Оказывается, что народ по-прежнему находится под игом, что «конец тирана» не принес ему желанной свободы. Речь идет о том, чтобы начать борьбу против узурпации, и петиция секции Музея кажется Бабёфу «первообразом восстания, самой священной и необходимой из обязанностей народа и каждой его части (курсив Бабёфа), обязанностью, которую вменяют ему природа и 35-я статья Декларации прав всякий раз, как правительство насилует его права» (курсив Бабёфа). «Необходимо, чтобы адрес секции Музея стал манифестом всех республиканцев». Бабёф сам готов подать первый пример. Пусть ему угрожают «варварские эдикты», недостойные названия законов, — были ли эти законы крови и тирании санкционированы народом?
«Нет. Они являются узурпацией народного суверенитета, и я имею право, — пишет Бабёф, — собственной рукой умертвить узурпаторов, которые путем единственного им доступного коварства принудили Конвент принять такие законы».
Наряду с этим Бабёф, исходя из основных положений петиции секции Музея, формулирует свои текущие политические требования. «Политическое воспитание, полученное нами в течение последних пяти лет, научило нас тому, что главным проявлением народного суверенитета является право народа выбирать своих чиновников, что, если правители существуют для и через управляемых, то необходимо, чтобы первые зависели от вторых…»
Под обстрел берется сам Конвент. Бабёф поражен явной бесплодностью его заседаний, отсутствием чего-либо достойного пера «писателя-философа». А между тем сколько еще осталось работы! «Будем всегда напоминать нашим бойцам, что мы преследуем завершение революции 9 термидора, что этот день недостоин названия революционного дня, потому что он ограничился ниспровержением нескольких тиранов, что настоящая революция будет иметь место тогда, когда за этим днем последует другой, когда мы разрушим тиранию и восстановим наши священные принципы, ныне попранные и поруганные». Опасность лежит в безразличии народа к совершающимся политическим переменам. «Я не вижу сегодня, — пишет Бабёф, — того порыва гражданских чувств, который в 1789 году открывал все уши для добрых советов Друга народа и составил по меньшей мере половину того успеха, которым пользовалось его красноречие. Какая польза в том, чтобы сегодня заниматься проповедью в пустыне?.. Не следует ли приписать общему безразличию к советам просветителей отсутствие интереса к делу свободы?»
Между тем реакция становится все более и более активной. Она направляет свои удары на Парижскую коммуну, стремясь окончательно ликвидировать ту организацию, которая некогда была базой революционной демократии. Бабёф правильно оценивает значение этой попытки. «Я утверждаю, что парижский муниципалитет является силой, необходимой для гарантии свободы; и безопасность сената и свобода в одно время требуют того, чтобы место пребывания законодателей было расположено посередине многочисленного населения». Он предвидит необходимость повторения революции 31 мая. «Есть еще один довод, в силу которого необходимо требовать существования в Париже центрального муниципалитета. Необходимо всячески облегчить возможность объединения всего народа на тот случай, если нужно будет оказать сопротивление угнетению со стороны сената. Я надеюсь, никто не будет оспаривать правдоподобности этой гипотезы. Деспоты! Диктаторы! Децемвиры! Вы это знаете слишком хорошо, и я вновь вижу вашу работу, когда смотрю на разложение муниципальной организации… Трепещите, час пробил, вашей тирании пришел конец; вы находитесь, быть может, накануне того дня, когда вам придется покинуть ваши троны…»
Между тем 7 вандемьера делегация электоральцев вновь добивалась у Конвента освобождения Бодсона и Варле и возвращения отнятого помещения. Петицию и на этот раз сдали в комитеты, поручив им представить доклад в трехдневный срок. Тем не менее утром 8 вандемьера помещение клуба было занято агентами правительства во главе с архитектором. Эти «200 Геростратов», как их называет Бабёф, и произвели полнейший разгром всей залы.
10 вандемьера (1 октября) электоральцы снова появились в Конвенте. На этот раз они предъявили собранию адрес, принятый их клубом 7 вандемьера III года республики. На ряду с петицией секции Музея, адрес этот является важнейшим политическим документом эпохи и поэтому на нем надо остановиться несколько подробнее.
Начнем с политических требований. Авторы петиции высказываются за восстановление парижского городского самоуправления. «Верните Парижу его секционные собрания, по два в декаду, которых едва хватает для обсуждения текущих дел. Верните Парижу его муниципалитет; законодатели, вы не потерпите, чтобы Парижская коммуна одна была бы полагающейся ей магистратурой, верните ей ее администрацию, члены которой, избранные народом, пользующиеся его доверием, помогут своими знаниями восстановить торговлю…
Верните, не дожидаясь наступления зимы. Вы видите, как редки стали после практиковавшейся системы реквизиций уголь, масло, дрова, мыло и все съестные припасы. Что будет с нами зимой, если вы не поспешите нам на помощь?»
Таким образом, политические требования петиции электоральцев совпадают с требованиями, сформулированными в адресе секции Музея. Лозунги выборности властей и восстановления органов парижского самоуправления объединяют все разновидности «левой оппозиции». Бабёф, электоральцы, деятели секции Музея — все в одинаковой степени борются за осуществление этих лозунгов. Именно здесь пролегает демаркационная линия, отделяющая последователей Эбера и Ру от термидорианцев левого и правого толка.
