Между тем 7 вандемьера делегация электоральцев вновь добивалась у Конвента освобождения Бодсона и Варле и возвращения отнятого помещения. Петицию и на этот раз сдали в комитеты, поручив им представить доклад в трехдневный срок. Тем не менее утром 8 вандемьера помещение клуба было занято агентами правительства во главе с архитектором. Эти «200 Геростратов», как их называет Бабёф, и произвели полнейший разгром всей залы.
10 вандемьера (1 октября) электоральцы снова появились в Конвенте. На этот раз они предъявили собранию адрес, принятый их клубом 7 вандемьера III года республики. На ряду с петицией секции Музея, адрес этот является важнейшим политическим документом эпохи и поэтому на нем надо остановиться несколько подробнее.
Начнем с политических требований. Авторы петиции высказываются за восстановление парижского городского самоуправления. «Верните Парижу его секционные собрания, по два в декаду, которых едва хватает для обсуждения текущих дел. Верните Парижу его муниципалитет; законодатели, вы не потерпите, чтобы Парижская коммуна одна была бы полагающейся ей магистратурой, верните ей ее администрацию, члены которой, избранные народом, пользующиеся его доверием, помогут своими знаниями восстановить торговлю…
Верните, не дожидаясь наступления зимы. Вы видите, как редки стали после практиковавшейся системы реквизиций уголь, масло, дрова, мыло и все съестные припасы. Что будет с нами зимой, если вы не поспешите нам на помощь?»
Таким образом, политические требования петиции электоральцев совпадают с требованиями, сформулированными в адресе секции Музея. Лозунги выборности властей и восстановления органов парижского самоуправления объединяют все разновидности «левой оппозиции». Бабёф, электоральцы, деятели секции Музея — все в одинаковой степени борются за осуществление этих лозунгов. Именно здесь пролегает демаркационная линия, отделяющая последователей Эбера и Ру от термидорианцев левого и правого толка.
Гораздо более специфическими оказываются экономические требования, запечатленные в петиции электоральцев. «Общество… занялось… изысканием средств, ведущих к оживлению торговли, которые помогли бы вернуть ей блеск, столь полезный для поддержания республики, и сделали бы ее настолько цветущей, что это устрашило бы коалицию деспотов… Общество прежде всего укажет вам, что если обстоятельства и сделали необходимым ряд чрезвычайных мероприятий, вроде конфискаций и реквизиций, то законы эти не могут быть соблюдаемы впредь без того, чтобы они не стали опасными, перестав приносить пользу, и что, кроме всего, трудно выполнимые сейчас, они станут совершенно невыполнимыми в будущем.»
«Общество констатирует, что та же судьба постигла закон о барышничестве, вызванный аналогичными обстоятельствами. Он способствовал усиленной наживе торговцев и привел к тем же последствиям, что и реквизиции, разорившие промышленность. Начиная земледельцем и кончая богатым негоциантом, все опасаются быть заподозренными в нарушении этих законов. Их опасения имеют тем большие основания, что торговля и промышленность не могут быть ограничены, поскольку их оборот всегда зависит от степени мастерства, от богатства, от уровня коммерческих познаний…»
«Верните народу полноту его прав, восстановите самую широкую свободу торговли» — так звучит окончательный синтез экономических и политических требований петиционеров.
Дав место адресу на страницах своей газеты, Бабёф сопровождает его следующим комментарием: «Мы выражаем наше полное одобрение адресу в той его части, которая заключает в себе требование всех прав суверенного народа. Вопрос о торговле заслуживает большего углубления: можно многое сказать по поводу барышничества, и еще долгое время нам нужны будут законы против корыстолюбия (курсив наш). Для достижения блага, быть может, достаточно добиться их выполнения: мы обсудим особо это обстоятельство». Это очень характерный штрих в идеологии Бабёфа и, вместе с тем, первое упоминание на страницах «Газеты свободы печати» вопросов экономического порядка. Электоральцы, увлекшиеся чисто буржуазным лозунгом «свободной торговли», отражали иллюзии рабочей массы, в памяти которой еще свеж максимум заработной платы, срезывавшей заработок рабочих во времена господства Робеспьера. Ища выход в другой крайности, электоральцы противопоставили системе экономической опеки, проводившейся якобинским правительством, лозунг абсолютной свободы для торговли, для хозяйственной деятельности вообще. Бабёф оказался проницательнее своих единомышленников, когда он воздержался от выступлений против максимума. Последующие события, в первую очередь голод, разыгравшийся после падения максимума, полностью оправдали его опасения.
10 вандемьера (1 октября), как мы уже говорили, делегатам электоральцев удалось представить петицию Конвенту. Здесь ее приняли сухо, даже враждебно. Председательствовавший напомнил делегатам что революционное правительство будет существовать до заключения мира. В его словах явственно прозвучала угроза по адресу клуба.
Бабёф возмущен этой угрозой целому народу. Он напоминает опять, что восстание есть священнейшая из обязанностей народа. В № 24 Бабёф подвергает критике Конвент. Его политика кажется ему двойственной: с одной стороны, Конвент «говорит о революционном правительстве как о святом святых, с почтительностью и уважением; с другой стороны, он клеймит негодованием правительство Робеспьера, террор и систему пролития крови, как будто бы это все не было одно и то же». Бабёф приводит примеры этой возмущающей его двойственности, обличающие отсутствие твердой политической линии и беспринципность конвентских лидеров. К этой же теме возвращается он в № 25. «Я вижу, — пишет он, — в теперешнем строе общественной администрации политические абстракции вместо принципов; постоянный гнет рабства и оцепенение вместо энергии, характеризующей свободные народы; олигархическое правительство вместо республиканского режима; сенат, значение которого сведено до нуля, руководство которым захвачено, по верному замечанию Лекуантра, кучкой правящих; народ несчастный, охваченный унынием, неуверенный в своем положении, не знающий, чего нужно придерживаться, не видящий, наконец, в революции ничего, кроме большого бедствия».
По мнению Бабёфа, необходимо наглядно показать всем республиканцам существование олигархии комитетов, деспотически помыкающей и народом, и Конвентом… Не приведет ли это, — спрашивает он дальше, — к ниспровержению революционной системы? Не следует бояться слов. «Почему революционное правительство должно постоянно служить талисманом, который покрывает собой все злоупотребления, не позволяя даже на них жаловаться?.. Разберемся в вещах и поймем смысл слов. Что такое революционное правительство? Я понимаю под этим понятием терроризм, господство крови, господство Робеспьера, тиранию Робеспьера, деспотизм комитетов и все ужасные последствия, отсюда вытекающие… Народ больше не видит народных, демократических, республиканских учреждений, он видит себя доведенным до ничтожества, потерявшим всякое значение…»
