Так, вот – возвращаясь к тому с чего я начал – над кроватью Сергея Ивановича висело это злосчастное прямоугольное зеркало без рамки. Ну висело и висело – не мешалось. Но стоило только выключить свет как раздался крик и дикая ругань. Я включил свет и увидел Сергея Ивановича, сидящего на кровати с пальцем во рту. Он зализывал рану. «Во, блядь, – сказал он мне – стал натягивать одеяло и налетел на край этой херовины (при этом он пальцем другой руки указал на зеркало) и порезал палец». Я предложил дезинфицировать его водкой и замотать. Что мы и сделали, не отказав себе в удовольствии пропустить по третьстакашки.
Но самое потрясающее случилось утром, когда Сергей Иванович, отбросив одеяло, встал с кровати. Под ним, на простыне было громадное пятно запекшейся крови, располагавшееся очень смачно, по типу того пятна, которое можно наблюдать в деревнях на послесвадебных простынях, вывешенных на всеобщее обозрение.
– Ты, что? Целку драл, пока я спал» – скорее выкрикнул, чем произнес, я и залился долгим и громким хохотом.
Но Сереге было не до смеха. «Куда же я с такой простыней? Срам-то какой!» ─ причитал он снова и снова бегая по номеру. Заменить простыню нельзя! В те годы купить постельное белье можно было исключительно по карточкам. Выстирать также не получится! Во-первых, негде стирать, а, во-вторых, тогдашние стиральные порошки, кровь не отстирывали!
Перебрав все возможные способы, мы решили, что надо скрыть пятно, скомкав простыню, когда будем сдавать номер. И точно – все получилось как никак лучше – горничной оказалась бабушка пенсионного возраста, слепая как курица, сумевшая разглядеть только то, что белье мы не сперли. Поэтому никаких проблем не возникло. Но, в поезде, Сергей Иванович сказал мне, что ноги его, после этого, в той гостинице не будет. Мало кто поверит, что мы целку драли, скажут, что друг друга в жопу трахали. Фу! Срам-то какой!
А виною всему – халтурное советское зеркало, да наша безалаберность, что сделали плохую повязку, ну и, конечно, водка, разжижившая нашу кровь.
Один наш выезд в Минск пришелся на начало октября, и таким образом, свой 24-ый день рождения я был вынужден провести в командировке. Поэтому я решил отметить его заранее, несмотря на расхожее мнение, что этого делать нельзя, также как нельзя заранее справлять поминки. Удачи – не будет. Но человек я не суеверный и смотрел на это «сквозь пальцы». Что ж, пришлось убедиться на собственной шкуре, что некоторые приметы, к сожалению, сбываются.
Тогда я встречался с Мариной Макаренко, симпатичной блондинкой с красивой грудью, учащейся на 5 курсе, и предложил ей, по случаю моего дня рождения, сходить в ресторан. Она согласилась, но… могла встретиться со мной только в день отъезда.
Меня это не смутило – в день отъезда, так в день отъезда! Лишь бы с ней, а когда – не важно!
Мне нравился в те годы ресторан Минск на улице Горького. Не скажу, что кухня у него была отменная, не скажу, что обстановка была шикарная. Нет – простенький ресторанчик, со стеклянными стенами, окрашенный внутри светло-серой краской, с обычными столами и стульями. Но зато без веселящегося простонародья, которое напивается до свинячьего хрюканья, без ушераздирающей музыки, как в «Арагви» и без грязных официантов, как в «Антисоветской», которых официантами-то назвать было трудно, халдеи – и только. Обстановка в ресторане царила спокойная и душевная. Никто не спешил, официанты не суетились, с одной стороны, но, с другой стороны, их не приходилось выкрикивать. Метрдотель внимательно следил за залом и стоило только махнуть рукой, как официант появлялся. Люди туда приходили, в основном, взрослые, серьезные, пообедать, поужинать, многие с дамами.
Бутылка белого вина, Марина Макаренко и вся эта уютная атмосфера стали причиною того, что только за полчаса до отхода поезда я вспомнил, что сегодня уезжаю. Надо было спешить! Опоздать на поезд я не мог! Не имел права! Поскольку мы решили, что я беру с собой всю демонстрационную часть, то есть программы, а Сергей Иванович – бухгалтерские документы. Без меня в Минске ему нечего было показывать.
Долг и мужская дружба – превыше всего, поэтом с Мариной пришлось быстро распрощаться и устремиться к вокзалу. До вокзала всего лишь одна остановка метро – вроде бы рядом, но… спускаться-подниматься. А что еще? Пешком не успеть, такси не поймать, троллейбуса пришлось бы ждать, а потом еще идти и идти до вокзала – через две улицы! Долго… долго… Оставалось – метро!
Я рванул изо всех сил к Маяковской. Ударившись о стеклянные двери, расползаясь ногами на скользком мраморном полу и скатившись вниз по эскалатору как колобок, я сел в поезд и за 18 минут добрался до Белорусской13. Оставалось выбраться наверх и добежать до поезда.
Мне показалось, что эскалатор движется слишком медленно, и я точно не успею на поезд. Было бы очень обидно потратить столько сил и опоздать. Поэтому я рванул по эскалатору вверх, проскакивая через ступеньку и расталкивая нерасторопных руками и криками «отойди!», да «пропусти!». Добежав до середины пути, я почувствовал дурноту и остановился, чтобы перевести дух. Как только темнота в глазах отступила, я снова ринулся вверх. Вокзальная площадь кишила народом, я за кого-то зацеплялся, спотыкался, задыхался, в висках стучало, в глазах отчаянно темнело, но я неуклонно продвигался к перронам.
Вот и перроны. Но где поезд? Надо было найти на табло номер платформы, а я не мог! Ведь у меня глаза затуманены от бега. Что делать? Я согнулся в пополаму, раза три глубоко вдохнул и приложил все скрытые возможности на то, чтобы понять – на какой платформе стоит мой поезд.
Нашел! Нашел-то, нашел, но прошло уже целых четыре минуты, как я вышел из метро!
Я из последних сил кинулся к поезду, на деревянных от усталости ногах. Увидев хвост состава, на всякий случай, на бегу, закричал: «Стой, стой!»
Когда я с невидящими глазами и с билетом в руке ввалился в самый последний вагон, падая от усталости на руки проводниц, поезд тронулся.
Проводницы заперли двери, а меня оставили отдышиваться в тамбуре. От усталости, я, на самом деле, не мог пошевелить, ни ногой, ни рукой, поэтому стоял около окошка, повесив голову, и пытался восстановить равномерное дыхание. На все это ушло, наверное, минут пятнадцать, потому что, когда туман в глазах рассеялся, я увидел в окне вагона платформу «Рабочий поселок».
