Весьма приблизительно, вместе с моей женой Татьяной Александровной Еремеевой (Битрих), я начал думать и мечтать об инсценировке. Примерно около года ушло на кропотливую работу по определению и выяснению главных и необходимых событий, главных линий романа, которые могли бы составить, по крайней мере, четыре-пять спектаклей вместо одного, длительностью никак не более трех с половиной-четырех часов. Было жаль великолепного материала, который нужно было безжалостно выбрасывать, сокращать и в то же время охватить весь роман. Надо было выискивать из этого материала текст для необходимых по инсценировке сцен и диалогов, суждений и монологов кукольника, ставшего в инсценировке стержнем, разъяснителем и философским толкователем всего романа. Самым трудным было включать в ткань Теккерея свой новый текст, делая это незаметно, тактично, во всяком случае, «на уровне Теккерея», не выбиваясь из стиля автора. В первом, более или менее собранном и явно перегруженном варианте оказывалось 140–150 страниц текста, то есть примерно на один час больше, чем это было терпимо для спектакля.
Прежде всего я решил проверить для нас, авторов, степень пригодности нашей работы. Было бы наивно дать эту работу на проверку в Малый театр, где я желал осуществить нашу инсценировку. Можно было сразу запутаться в сумбуре разноязычных мнений, в реальной нужности или ненужности моей затеи, не увидеть настоящее в дебрях всяческой «дипломатии». Трудно самому судить о своей работе, да еще в особенности о работе, которую ты делал впервые и которой в театре никто и не ждал от тебя. Самый же факт участия в ней моей жены и артистки театра мог только усугубить сложность ситуации.
Чтобы ясней понять эти внутритеатральные сложности, я должен немного отвлечься и напомнить читателям, что жизнь моя в Малом театре за тридцать лет моей работы была вовсе не так проста. Конечно, в общем удача в Малом театре мне сопутствовала. Но я должен сказать, что я все эти тридцать лет держал бесконечные экзамены и преодолевал немалые препятствия.
Самый дебют мой в Хлестакове был встречен неодинаково. Справедливость обязывает сказать, что самые мною уважаемые, талантливые и могучие корифеи Малого театра в лице В. Н. Пашенной и П. М. Садовского отнеслись отрицательно к моему дебюту. Это было для меня очень тяжело, так как я всегда относился к ним как к самым замечательным представителям искусства Малого театра. Мое чувство к ним как к художникам было непоколебимо. Во время дальнейшей работы с ними они увидели, что я исповедую в основе тот же символ веры и любви к реалистическому искусству Малого театра, что и они. Именно на этой основе (и если внимательно подумать, то это довольно примечательно), именно с ними у меня возникла большая, искренняя дружба. Пожалуй, даже больше, – любовь художника к художнику и человека к человеку. Уже через несколько лет после моего поступления в Малый театр они стали для меня самыми близкими старшими товарищами и друзьями.
И теперь вижу, что самый трудный, самый важный экзамен я держал перед ними. Перед настоящим Малым театром в их лице.
Когда мне пришлось играть Чеснока в «В степях Украины», то раздались голоса в театре: ну какой же он председатель колхоза, какой же он крестьянин, бывший буденовец. Аркашка, Шмага – вот его дело. Надо было выдержать и этот экзамен перед другими товарищами.
И снова: академик Картавин. Тут уж и руководящие товарищи, узнав о распределении ролей, помогали скептикам. Все хорошо, и пьеса как будто ничего, но академик – Ильинский. Это напрасно.
И снова и снова: какой же он крестьянин, Аким-богоискатель, деревенский патриарх, проводник толстовских идей. Это уж совсем неудобно и напрасно так сделано при распределении ролей.
Поэтому заявить руководству театра, что я хочу впервые ставить пьесу, написанную мною и моей женой, и играть в этой пьесе (моя жена в дальнейшем играла Бекки Шарп, а я собирался играть Джозефа Седли) – это могло быть уж чересчур.
Прежде всего я решил проверить объективно степень годности нашей инсценировки, громоздкость которой мы сами сознавали. Я дал пьесу для прочтения различным людям. Я передал ее Н. П. Акимову и просил его, прочитав пьесу, сказать мне, советует ли он взять эту инсценировку в качестве моего первого дебюта режиссерской работы в Малом театре и возьмется ли он, как художник, оформить эту постановку. Другой экземпляр я передал в отдел театров при ЦК КПСС с просьбой высказать мнение – представляет ли этот материал интерес для постановки пьесы в Малом театре. Третий экземпляр я дал моему другу А. П. Кторову и также просил его совета: стоит ли мне с этой инсценировкой дебютировать в Малом театре в качестве режиссера.
Во всех трех экземплярах мы скрылись под псевдонимом Т. А. Зеленина. Мы хотели узнать объективное мнение.
Оценки разделились. В отделе театров сказали, что в общем инсценировка понравилась и что в случае надобности они поддержат мое предложение использовать ее в Малом театре.
Кторов сказал, что он видит в пьесе очень богатый сценический материал и советует мне начать работу по постановке. Акимов меня огорчил. Он сказал, что инсценировка очень громоздкая, масса действующих лиц и что он не возьмется за оформление, так как не верит в успешное ее осуществление.
– Это своеобразная ловушка для художника, заключающаяся в чрезмерном обилии материала, в котором можно утонуть, – добавил он. – Вы сами поймите. Я проделаю грандиозную работу по эскизам оформления всех картин и костюмов и все это будет напрасно, все это будет неосуществлено.
Конечно, мнение Акимова меня очень расстроило. Все же я отдал, наконец, пьесу на прочтение руководству Малого театра. Оценка была довольно кислой. Но было учтено мое желание работать над этой пьесой в качестве режиссера. Были даны советы о сокращениях. Например, был дан совет о сохранении только линии Бекки Шарп. Но при исполнении этой рекомендации получилась бы пьеса о Бекки Шарп из романа «Ярмарка тщеславия», и это решение крайне обеднило бы инсценировку всего романа.
Очень интересовались автором Т. А. Зелениным. Кстати, для псевдонима я взял инициалы жены Т. А. и фамилию одного моего знакомого, молодого ученого Зеленина, который меня спасал дыхательной гимнастикой от бронхиальной астмы.
И руководство и литературная часть очень хотели познакомиться с «Зелениным» и договориться о сокращениях и изменениях. Я вынужден был обещать связываться с «Зелениным» письменно. Не мог же я преждевременно раскрыть наш псевдоним. За время переговоров «Зеленин» обрел живые черты. Жил он у меня в Таллине, работал в литературном отделе таллинского радио. Я его ругал за то, что он, видите ли, очень занят и никак не может приехать в Москву, этим он меня очень подводит. Но он «заверяет, что работает над замечаниями и скоро закончит все переделки». Повторяю, что с переделками меня никак не торопили и мы спокойно продолжали работать и доделывать инсценировку по нашему усмотрению. Наконец инсценировка была прочитана на труппе и хорошо принята. «Автора Зеленина» попросили явиться к руководству для окончательного разговора.
