казармы. Хотел забыться в работе — и не мог. Очевидно, совесть его всё же мучила, грызла, не давала покоя ни днём, ни ночью. Спал он плохо, вскакивал с нар, ходил из угла в угол. Любил музыку, много читал, хорошо играл в шахматы, был чувствителен к боли товарища, часто подставлял себя вместо виновного. Но чувство отщепенца, предателя не покидало его. Трудно было ему, очень трудно. Жить на людях и чувствовать себя в одиночке — наказание сильное и, самое главное, не на день и не на два, а на многие годы…
Одноколейная Печорская железная дорога пересекает с севера к юго-западу Коми АССР.
Развитая угольная, нефтяная и деревообрабатывающая промышленность ежедневно вырабатывает около ста тысяч тонн различной продукции, которая непрерывным потоком движется в сторону Кирова из Хальмерью, Инты, Косью, Печоры, Ухты, Воркуты. Тысячекилометровая нитка железнодорожной колеи на всём своём протяжении крепится к шпалам специальным приспособлением, препятствующим продольному перемещению противоугонами. Роль этих противоугонов на таких линиях, как Печорская дорога, где грузы в основном движутся в одном направлении, исключительно велика.
Управление Печорской железной дороги обратилось в Интауголь с просьбой снабжать эту дорогу противоугонами.
Не знаю истинных причин, но Интауголь почему-то переадресовало их к нам в Абезь. Вероятнее всего потому, что делать их вручную крайне тяжело и убыточно, а может, ещё и потому, что в качестве исходного материала дороги — изношенные рельсы, что также удорожало изготовление противоугонов в связи со сложной их разделкой.
Но так или иначе, но железнодорожники начали упорно атаковать нашего Петкеича и нужно сказать, не безуспешно.
У меня на столе появляются образцы противоугонов заводского изготовления — цельноштампованные.
Петкевич договаривается с управлением дороги попытаться изготовить эти противоугоны сварными, и если опытные образцы выдержат производственные испытания, тогда можно будет вести переговоры о заключении договора.
На ДОК подали несколько десятков рельсов и уголь. Начался каторжный, малопроизводительный труд. Во многом нам помогли стоявшие в ту пору сильные морозы.
Прежде чем приступить к поковке самого противоугона, надо было заготовить материал для изготовления скобы, упора и стопорящего клина. Для этого каждый рельс необходимо было рубить на куски по длине, а потом отделять от ножки рельса головку и подошву. Головка распускалась по длине и из неё ковали клинья; из ножки вырубали упоры, а распушенная по длине подошва рельса шла на изготовления скоб. Из двенадцатиметрового рельса получалось около ста комплектов противоугонов.
Мы думали напугать железнодорожников ценой — что-то около пяти рублей за комплект, но их это не остановило и не уменьшило напористости во что бы то ни стало втравить нас в это дело.
И таки втравили. Несколько сот штук противоугонов были опробованы на линии и признаны вполне годными к эксплуатации. Пришлось заключать договор, но не на миллион штук, как они хотели, а всего на сто пятьдесят тысяч. При этом оговорили один пункт, что договор теряет силу в случае каких-либо перебросок рабочей силы по государственным соображениям. А поскольку любой этап совершался по «государственным соображениям», это давало Петкевичу право с одной стороны закрепить за собой людей, а с другой, в случае любого прорыва, ссылаться на этап.
На куски рельсы рубили на улице. Неглубокая насечка зубилом, удар кувалдой по рельсу — и необходимый кусок отлетал. Сложнее был роспуск рельса по длине. В кузнице по всей длине рельса делали неглубокий надруб, выбрасывали его на ночь на улицу, а утром там же, на улице, ударами кувалд и молотков отделяли головку и подошву от ножки.
Труд отнюдь не привлекательный и крайне тяжёлый. Он напоминал мне поковку мелких болтов и гаек на обогатительной фабрике в Норильске из тяжёлых ломов и даже якорей. Но тогда была война. В Норильск можно было добраться только по Енисею и то несколько месяцев в году. В остальное время года эта жемчужина Севера была отрезана от остального мира тундрой, снегами и пургой.
И вот сейчас здесь — повторение прошлого — уже после войны, в посёлке, стоящем на железнодорожной магистрали, работающей круглогодично и без перебоев.
К весне весь заказ должен быть выполнен. О выполнении его вручную не могло быть и речи. Это хорошо понимали и Петкевич, и железнодорожники, не хуже их понимали и мы.
Начались поиски более производительных методов изготовления этой не сложной, но очень трудоёмкой детали.
Петкевич вырывал со всех лагерных пунктов людей, когда-либо державших в руках молоток. Вместе с бригадирами Юриком, Зинявой, Петришиным, кузнецами и работниками проектной группы, мы ломали головы над созданием приспособлений, оправок, клещей.
Сделали ручной падающий молот. Станину сделали из деревянных брусьев. На ней установили электромотор с редуктором, сняв его с какого-то много повидавшего на своём коротком веку танка.
* * *
Разбитых танков в Абези было множество. Почему их свезли именно сюда неведомо никому. Нигде поблизости никаких металлургических предприятий нет и не предвиделось. Танки были разбросаны по всей Абези.
Нахожу уместным здесь немного отклониться от основной темы и описать одно событие, которое подтвердит в очередной раз тщетность искать какую-либо логику в тюрьме.
…Из режимных соображений оперуполномоченный Редькин обязал на территории ДОКа вырыть ямы, обшить их досками, перекрыть деревянными крышками-настилами с открывающимися люками и висячими замками на них. В эти ямы было приказано сгрузить весь металлолом, разбросанный по площадке ДОКа, предварительно взвесив его и рассортировав по габаритам. Этим же приказом предусматривалось завести амбарные книги и выдаваемый из этих ларей металлолом для кузницы отмечать в них ежедневно.
Такого делового лома набралось тонн двести. Крупногабаритный отгрузили на железнодорожные платформы, а мелкий стали выдавать кузнецам по весу.
Ретивость Редькина на этом не остановилась. Металлолом на ДОКе он запрятал под землю, а как быть с танками, ведь это тоже металлолом? И тут ему приходит гениальная, с его точки зрения, мысль — закопать их в землю.
Для этого рядом с танками мы рыли ямы. С помощью ваг сталкивали танки в ямы и засыпали их землёй.
Так на Соловках мы «хоронили» валуны, но то были просто камни, а это — металл, пища для мартенов.
Вот к чему приводила ретивость режимников, и управы на них не было. Неужели разбитые, искорёженные танки угрожали режимным установкам? До какого же головотяпства нужно было дойти, чтобы пойти на такой безумный шаг?
Без сомнения, эта инициатива исходила не из центра. Тупость местных «держиморд» не имела предела. И никто их не останавливал. А ведь была партийная организация, была общественность. Но всё было подмято и подчинено безголовым
