Золовка ее, госпожа де Монпансье, о которой я надеюсь еще поговорить в ином месте, пролила потоки слез, оплакивая своего мужа; потеряв его совсем молодой, в расцвете красоты и совершенств телесных и душевных, она никогда больше и думать не хотела о новых узах Гименея, хотя вышла замуж почти девочкой, меж тем как супруг годился ей в деды, — а посему она лишь чуть-чуть надкусила от соблазнительного плода брачных услад, но более отведывать их не пожелала, отказавшись возместить новой трапезой то, что было ей недодано на прежнем пиру.
Множество сеньоров, знатных дворян и дам привела в восхищение вдовствующая принцесса де Конде из семейства Лонгвиль, тоже очень рано оставшаяся без супруга, но не пожелавшая выйти замуж вновь, несмотря на то что слыла одной из красивейших и соблазнительнейших женщин Франции.
Ее мать, госпожа маркиза де Ротлен, поступила так же, хотя не уступала дочери красотой. Конечно, обе они на пару могли бы своими обворожительными сладчайшими взглядами спалить сердца всего королевства: при французском дворе их глазки почитали самыми прелестными и пленительными. Не стоит сомневаться, что они испепелили немало сердец и душ, но рядом с ними было опасно и обмолвиться о замужестве: обе весьма добросовестно исполняли присягу верности, данную покойным мужьям, и остались преданы ей до самой смерти.
Даже если бы захотел, я не смог бы перечислить всех принцесс при дворе наших королей, прославившихся достохвальной верностью почившему супругу, а потому приберегу похвалы им для другого случая и оставлю на сем, чтобы перейти к некоторым дамам, кои — отнюдь не будучи столь высокого ранга, не принадлежа к таким славным семействам, — явили подобные же драгоценные свойства души.
Госпожа де Рандан, прозванная Фульвией Мирандолой, происходившая из почтенного семейства Адмиранди, осталась вдовой во цвете лет и красоты. Траур ее был столь велик и горечь потери настолько сильна, что она перестала глядеться в зеркало и отринула прозрачный светлый хрусталь, так жаждавший отразить ее в себе; она тоже могла бы, как та римская матрона, что разбила свое зеркало, принеся его в жертву Венере, произнести:
Dico tibi Veneri spéculum, quia cernere talem
Qualis sum nolo, qualis eram nequeo.
(Посвящаю тебе, Венера, мое зеркало, ибо такая, как ныне, я не нахожу в себе ни смелости, ни терпения в него смотреться; а такой, какой была, снова стать не могу.)
Но госпожа де Рандан отвергла зеркало не поэтому, ибо осталась прекрасной, но в силу обета, каковой дала тени покойного мужа, бывшего одним из тех, кто достоин стать примером безупречного благородства для всей Франции; ради его памяти она покинула свет, одевалась с неизменной строгостью, блюдя решительно все запреты, не снимала вуали и никогда более не открывала чужому взгляду своих волос, но при всем том и еще при заметном небрежении в убранстве головы являла взору зрелище великой красоты. Потому-то покойный господин де Гиз, на несколько лет переживший своего брата, величал ее не иначе как монашкой, ибо суровостью своей жизни и нарядов она напоминала священнослужителей; но, говоря так, он добродушно смеялся вместе с ней, ибо любил и почитал ее, поскольку она весьма радела о благе его и всего их семейства.
Госпожа де Карнавале, побывавшая вдовой дважды, отказалась третьим браком выйти за господина д’Эпернона, тогда носившего имя де Лавалетта-младшего — в ту пору он входил в славу и был влюблен в нее без памяти, ибо она и во вдовстве сохранила былую привлекательность и вежество; не добившись от нее того, что желал всего более, он стал преследовать ее своим сватовством и трижды или четырежды просил короля замолвить за него доброе слово; но она, уже побывав дважды в мужниной неволе (один раз отданная графу де Монтравелю, а второй — господину де Карнавале), отказала, хотя самые расположенные к ней друзья и даже я — всячески старавшийся ей услужить — указывали ей, какую ошибку она делает, отвергая столь завидную партию, благодаря которой она сможет подняться к высотам величия и власти, жить в роскоши и пользоваться всеобщим почтением; ибо ее руки просил не кто иной, как любимец короля, его второе «я»; но она отвечала, что не видит своего счастья в уделе замужней дамы, желает сохранить над собой полную свободу и довольна жребием, а также хранит память о предыдущих мужьях, коих ей вполне довольно.
Госпожа де Бурдей из старинного и знаменитого дома Монбронов, графов Перигорских и виконтов д’Онэ, овдовела в возрасте тридцати семи или тридцати восьми лет; и мне кажется, что в Гиени, где она обитала, не было никого, кто бы мог превзойти ее красотой, грацией и изяществом манер, ибо она сохранила прекрасную фигуру, пленяющую цветущей роскошью форм, была высока ростом — и во всем этом не уступала первейшим красавицам; а душа ее была под стать прелестному телу; посему три богатых и знатных сеньора стали добиваться ее руки, но всем троим она отвечала одинаково: «Не хочу уподобляться большинству женщин, говорящих, что не вступят в брак никогда, но оправдывающих свои слова таким образом, каким можно лишь их обесценить; заверяю вас в том, что навсегда готова распрощаться с замужеством, если Господь и моя собственная плоть не внушат мне иных желаний так внятно, чтобы нельзя было сомневаться в противном». А когда один из ее поклонников возразил: «Как же это, сударыня, неужели вам не хочется вновь испытать жар любви во цвете ваших лет?» — она парировала этот выпад так: «Не знаю, что вы под сим разумеете, но, хотя до сих пор мне не удавалось согреться на моем вдовьем ложе, холодном как лед, однако, будучи за моим вторым мужем, я, не стану отрицать, уже испытала подле него тот жар, о коем вы толкуете; и все ж, поскольку холод легче переносить, нежели жару, я решилась держаться вдовства и не торопиться с новым замужеством». Так и поступила — и по сию пору продолжает нести бремя вдовства вот уже двенадцатый год, ничего не потеряв в своем очаровании, но до сих пор храня его нетленным. Она бережет верность праху своего мужа — и тем свидетельствует, что сильно любила его при жизни; а кроме того, вся поглощена заботами о его потомстве, так что если и соблюдет вдовство до самой смерти, то заслужит вечную благодарность собственных детей.
Покойный господин Строцци был одним из тех, кто добивался ее расположения, но, хоть он славного рода и к тому ж был под крепким покровительством королевы-матери, она отказала ему, найдя для того весьма достойные слова. Каким же нужно обладать характером, чтобы при красоте и всеобщем почтении за добродетельную жизнь — да, сверх того, обладая очень большим наследством — влачить остаток жизни на одиноком ложе, застывших подушках и оледенелых простынях, коротая безрадостные вдовьи ночи! Как много тех, кто не похож на эту несравненную особу; но, впрочем, немало и схожих с ней! Решившись перебрать сих последних, я никогда бы не кончил, особенно когда б стал перемежать повествование о великих душой христианках с рассказами о добродетельных язычницах, подобных прекрасной римлянке Марции, дочери Катона Утического, добрейшей и милейшей младшей сестре знаменитой Порции: потеряв мужа и непрестанно оплакивая его, она на вопрос, когда же настанет последний день ее траура, отвечала, что он совпадет с последним днем ее жизни. А поскольку она владела изрядным богатством, то любому, кто спрашивал, решится ли она снова выйти замуж, говорила: «Только если найду человека, согласного взять меня за мои добродетели, а не ради приданого». Притом одному Богу ведомо, насколько она была богата и красива, а уж благонравна вдвойне — иначе не быть бы ей ни дочерью Катона, ни сестрой Порции; но она отваживала от себя поклонников и гнала их, уверенная, что охотятся они не за ее добродетелями, а за ее добром, и не поддалась на льстивые заверения назойливых искателей.
