Мои письма ― тот же пирог, мои нежные обращения и излияния ― те же пряности. Солнышко! Не сделай ложного вывода, что я обилием нежных слов стараюсь возместить недостаток чувств, ― это была бы грубейшая ошибка. Но я испытываю громадное смущение, что моя сентиментальность известна не только тебе... Безусловно, я не возражаю, чтобы ты делился с кем хочешь... Я сужу по себе. Ты знаешь мою откровенность... мне тяжело то, что выливается через край, сдерживать в себе... но объектами я обычно избираю лиц, которые не знают субъектов, служащих мне темой излияний, это первое... и второе ― я откровенна о прошлом и никогда не рассказываю о переживаниях настоящего периода (это относительно чувств).
Ты не можешь себе представить, как радует меня твой анализ происходящего в тебе перерождения. Это должно было случиться. Ведь кавалеровщина разбита, разбита с первым дыханием революции. Революция смела оковы прежних производственных отношений, смена же надстройки, в которую входит и идеология всех классов, происходит эволюционно, незаметно, но верно. Мне кажется неверным у тебя лишь одно: «определенный класс влияет как-то глубже... Этот класс близок к кавалеровщине».
Здесь неверно определение кавалеровщины как класса. Левинсонство ― тоже не класс... Это только «различие внутри единства». И процесс «различия внутри единства» показывает, что ты, Солнышко, если отрешишься, и отрешишься сознательно, от культивируемого и взращиваемого в тебе индивидуализма, обособления своей личности и противопоставления ее ― классу, а классом нашим является только класс рабочих и никакой другой... Тогда процесс закончится возрождением интеллигента, который будет стоять и выше Левинсона... ибо Левинсона мы знаем только в условиях войны, в условиях борьбы на фронте завоевания революции, а нам сейчас нужны Левинсоны на фронте закрепления этих завоеваний. А это ― Левинсон в квадрате. И я уверена, что ты,
Солнышко, достигнешь этого... тогда мы будем окончательно рядом. Ты знаешь ― я ведь никогда не агитировала тебя, никогда даже, почти, не возражала тебе, а ведь это происходило не потому, что я равнодушно относилась к твоим заявлениям, я думаю, ты понимаешь, и понимаешь прекрасно, что мне не раз бывало и тяжело, но самое главное ― чувствовать, что ты сам придешь к этому. Сам, без всяких убеждений, ведь обычно часто личное влияние людей приводит к внешнему признанию правоты и доводов другого.
О совершенствовании! Конечно, каждый человек должен совершенствоваться сам ― лично. Ведь если доводить твое понятие до конца, что официальные отметины не делают человека лучше, то ведь ты сам поймешь, что недаром и партия, и комсомол, прежде чем принять кого-нибудь в свои ряды, щупают и проверяют очень основательно каждого. Значит, партия не ставит вопроса, что она сама берется обрабатывать каждого члена, нет, она перед каждым человеком ставит вопрос о его личной работе над самим собой. Никто не отрицает значения воспитательной работы в партии, но эта работа идет и направлена, главным образом, по руслу выработки классового самосознания и выработки коллективистических навыков. Идеология должна быть у каждого рабочего, если он идет в партию, значит, она должна быть взвешена каждым, прежде чем идти в коллектив. Однако такова идеальная постановка вопроса, и никто не отрицает, что в партии масса чуждых элементов... ведь если бы было иначе, разве была бы генеральная чистка партии? А эти шатания, что возникают при каждом новом и трудном пути социалистического строительства! Разве это не кавалеровщина, т.е. ее пласт, вдруг получающий превалирующее значение. У нас в ВУЗе также только недавно была пресечена вылазка правых. Ребята из деревни, в массе своих сомнений не замечающие, вернее, отрицающие, что они протаскивают под видом своих сомнений ничем не прикрытую кулацкую идеологию, клеветнически повторяя фразы справа о «разрыве союза рабочего класса с крестьянством», т.е. с основной его частью ― середняками и бедняками, о «ненужности и вредности колхозного и советского строительства», о «ненужности и невозможности быстрого темпа индустриализации» ― многое другое, вплоть до того, что ГПУ у нас в Москве «самовольно», «без воли народа» закрыло Иверскую часовню, что собирался народ толпами, его разгоняли, а ЦК партии говорило, что оно не может запретить ГПУ что-либо делать, тем паче закрыть часовни, и пр. и пр. белиберду.
Сейчас, Солнышко, очень тяжело жить и работать, в особенности принимая во внимание факты действительные, что люди не совершенствуются лично, что люди погрязли в рутине обывательщины. Нужно большое понимание и большое самоотречение, нужно изжить из себя Зотова и «зотовщину» ― и понять, что смысл жизни не в том, чтобы нашу «короткую, как выстрел, жизнь» прожить в самоуслаждении, а в том, что наслаждение познается сильнее и ярче в коллективе. И ты, Солнышко, заботливо взращивай, а не глуши пробудившееся чувство солидарности миллионов. Как рада, как счастлива Кисанька, что Солнышко заглядывает с неба на всех, а не только роется в глубине своих ощущений, не только критически и зло, хотя и умно, высмеивает чужие порывы...
Ну, а теперь о другом! Поговорим теперь, мое ревнивое Солнце, лучами своей ревности прожигающее меня насквозь даже в далекой, холодной Сибири, поговорим о том, кого ты именуешь «Чтобы он сдох». Дело в том, что некому издыхать, и дело в том, мой несчастный эгоист, что Кисанька, при всем желании, поглядывая кругом своими так и загорающимися глазищами при виде лакомых котиков, ― до сих пор не имела перед собой такого объекта, при виде которого загорелись бы глазки и покрылись маслицем. А народу здесь много! И скажу тебе только одному и только на ушко: за Кисанькой ухаживают наперебой ― но нет...Ни разу не забилось мое сердце сильно. А ведь здесь со мной даже случай, очень странный и очень необычайный, произошел... И все-таки ничего. О случае расскажу потом.
Мне кажется, лучше будет, если ты спокойно-преспокойно займешься работой, будешь почаще писать мне о бурной московской жизни, о своих радостях и печалях, обо всем, что тебя окружает, но отнюдь не об этих странных и необоснованных подозрениях. «ЕГО НЕТ» ― и «НЕ БУДЕТ».
Я послала тебе, Арося, в последний раз очень нелепое, отчаянное письмо, но ты ему особого значения не придавай. Ты должен понять, что обстановка у меня крайне неважная, «экономика действует на психику». Настроение неотъемлемо от нас, в особенности если оно вызывается столь реальными причинами. Бывает хуже, бывает же, Арося, что тебя охватывает такая ипохондрия, такая тоска, что не знаешь, куда себя деть... и нет этому причин. А у меня они есть... С изжитием их я надеюсь вернуть хорошее, бодрое, присущее моему характеру настроение.
