с конца 40-х и в 50-е годы, в разгар «холодной войны» и маккартизма, Лондон перестал быть в США в числе тех писателей, о которых публикуются научные статьи, итоги новых изысканий. Литературные и научные журналы вели разговор о многих бесталанных современниках и предшественниках Лондона, выяснялись и обсуждались малейшие детали их жизни и творчества, выдвигались новые «проблемы», но почти ничего не писалось об авторе «Мексиканца» и «Мартина Идена».
И хотя по-прежнему издавались и раскупались в Соединенных Штатах томики рассказов, романов писателя да прогрессивные газеты, больше коммунистические, откликались на его годовщины, с университетских кафедр и в колледжах профессора с особой охотой говорили об «ограниченности изобразительных средств» Лондона, о его «грубом репортерском стиле» и «неспособности отразить проблемы существования индивидуума», говорили, что герои его примитивны, а сам он натуралист и ницшеанец. Об этом же писалось и в историях литературы. В трудах, посвященных анализу литературной формы, о Лондоне вообще не говорилось или только упоминалось вскользь.
Те историки американской литературы, которые не могли замолчать знаменитого писателя, пытались представить его как автора «Зова предков», «Морского волка» (не сообщая при этом об основной идее этих произведений) и остросюжетных рассказов, остальное объявляя пропагандой; они умалчивали о его революционной работе. Но разве мыслимо отделить деятельность Лондона-публициста, оратора социалистической партии, его пропагандистскую работу, продолжавшуюся без малого два десятка лет, от личной жизни художника? Разве можно вычеркнуть из творческого наследия его откровенно антикапиталистические произведения?
Как понять «Лунную долину», «Железную пяту». «Людей бездны», «Отступника», «Мечту Дебса», «Голиафа» без изучения социалистических воззрений их автора.
Джек Лондон смело вводил в литературу лексику Дальнего Запада, язык пионеров Аляски, речь золотоискателей и моряков, грузчиков и калифорнийских разнорабочих, бродяг и бездомных путешественников. Авторский язык его произведений резко отличался от так называемого «литературного языка», принятого в «благопристойных» журналах Новой Англин, эстетические и литературные каноны которой в конце века господствовали на североамериканском континенте.
Самобытный, необычный стиль сочинений Лондона вначале был ему препятствием на пути в литературу, а затем стал тем элементом, который наряду с особым настроением и пафосом обеспечил неповторимость его творческой манеры и способствовал жизнестойкости его искусства.
Не в 40-е и 50-е годы, когда большое влияние в литературоведении США получили сторонники изощренной и нарочито усложненной техники письма, считавшие себя интеллектуалами от литературы, приверженцы Генри Джеймса, Т. С. Эллиота, вот тогда Джек Лондон вместе с Теодором Драйзером и другими «грубыми» литераторши был сочтен слишком простонародным. Эстетские нормативы оказались как нельзя кстати всем тем, кого пугали революционные и социалистические идеи в мировоззрении ненавистных им художников. Ярые защитники капитализма не преминули воспользоваться этими канонами для «развенчания» творчества прогрессивных писателей.
Но его произведения говорили сами за себя. Мнения об их достоинствах передавались в американских семьях от родителей к детям. Лондон уже стал славной национальной традицией, народной гордостью.
На уроке литературы в одной из оклендских школ я наблюдал, с какой заинтересованностью молодая учительница рассказывала о писателе, подчеркивая реалистический дух его творчества, как бережно анализировала она его стиль. Для многих американцев Лондон — верный спутник юности.
В течение долгих лет реакционеры препятствовали открытию музея Джека Лондона на его родине. Их страшила популярность писателя, ненавидевшего капитализм.
И вот сорок пять лет спустя после смерти писателя пришло известие об открытии в Лунной долине парка-музея Джека Лондона. Часть ранчо писателя с руинами легендарного «Дома Волка», могилой Лондона, домом его жены, где находится библиотека и реликвии, привезенные им из путешествий, стали доступны наконец широкой публике.
В 60-е годы в США появились работы, авторы которых ставили целью показать, что Джек Лондон не только не утратил значения, но является действительно серьезным американским писателем и заслуживает пристального внимания.
Артур Калдер-Маршалл в книге для юношества «Одинокий Волк» [70], с демократических позиций рассмотрел жизнь и творчество Джека Лондона, назвав его великим писателем. Буквально вслед за книгой Маршалла вышла художественно-биографическая повесть о Лондоне, созданная Рут Фрэнчир [71], тоже проникнутая симпатией к писателю. В этот же период в США была переиздана массовым тиражом биография Ирвинга Стоуна «Моряк в седле», а затем книга прогрессивного историка Филиппа Фонера «Джек Лондон — американский бунтарь» [72]. О выходе в свет интересной работы Ф. Уокера мы уже говорили. Был подготовлен также солидный том всеобщей библиографии Джека Лондона. В эти годы в Соединенных Штатах было защищено о творчестве Лондона восемь докторских диссертаций — более, чем за все предыдущие годы. Стало вполне очевидным пробуждение интереса к писателю в разных слоях американского литературоведения.
За последние годы для американского литературоведения стало знаменательным то, что в нем начал подниматься вопрос (У предшественниках и продолжателях Джека Лондона.
Прежде всего возникли сопоставления Джека Лондона и Марка Твена. Фриско Кид, герой «Рассказов рыбачьего патруля», как заявили некоторые критики, продолжил линию Тома Сойера и Гека Финна. Один литературовед выразил мнение, что своей жизнью и творчеством Лондон даже более, чем Марк Твен, представляет неугомонный, наивный и романтичный темперамент американской культуры. Автор фундаментальной работы об американских натуралистах Чарлз Уолкатт в книжечке «Джек Лондон» высказал предположение, что рассказ «Укротитель леопардов» был написан Лондоном под влиянием Твена и других юмористов, а «Луннолицый» и «Тень и вспышка» — под впечатлением чтения Эдгара По [73]. Еще сильнее, добавим мы, твеновский смех слышен в типично лон-доновском рассказе «Меченый».
Среди непосредственных предшественников автора «Морского волка» и «Сына солнца» литературоведы закономерно назвали Г. Мелвилла, Р. Стивенсона и Д. Конрада, имея в виду приключенческую морскую традицию англоязычной литературы, а затем блестящего социального романиста Фрэнка Норриса. Очень разное по силе и характеру, но влияние вышеупомянутых писателей на Лондона неоспоримо.
К списку непосредственных предшественников Лондона можно добавить еще несколько имен. Об этих беллетристах им написаны специальные статьи. Это американский классик морских повестей Ричард Дана, англичанин Рэдьярд Киплинг и Максим Горький. Если включить еще сюда Брет-Гарта и известного калифорнийского писателя, представителя «страшного юмора» Амброза Бирса, то список окажется более или менее полным. Это будут, видимо, как раз те прозаики, которые оказали наиболее заметное и характерное влияние на Джека Лондона.
В спорах и обсуждениях творчества Лондона любопытна и характерна одна деталь. Почти всегда разговор о Лондоне-писателе переходит и тесно переплетается с разговором о Лондоне — своеобразном и интересном человеке. Чарльз Уолкатт объясняет это распространенной легендой об американском писателе, которая существовала обо всех писателях — от Эдгара По и Марка Твена до Скотта Фицджеральда и Эрнеста Хемингуэя. Все эти писатели старались прожить сразу несколько жизней и в результате пожертвовали своей жизнью, своим искусством или своим покоем [74].
