В универсальной одаренности, проявившейся очень рано, Готфрид Вильгельм напоминает Паскаля. Но если болезненный Блез был склонен к пессимизму, испытывал вспышки творческой активности и жил недолгого, Лейбниц постоянно был энергичен, не терял оптимизма и, не обладая крепким здоровьем, прожил 70 лет, оставив обширное интеллектуальное наследие.
Родился Готфрид Вильгельм в Лейпциге в семье профессора нравственной философии (этики); учился в школе, интересуясь предметами всерьез, нередко вне официальной программы. Память у него была связана с эмоциями: он прекрасно запоминал то, что хотел узнать, что возбуждало любознательность. Он прекрасно владел речью и сочинял стихи, чем поражал школьных учителей, не говоря уж о сверстниках. Увлекла его идея придумать особый язык, выражающий движение мысли (по-видимому, нечто подобное возникшей много позже математической логики).
Лейбниц вспоминал: «Две вещи принесли мне огромную пользу, хотя обыкновенно они приносят вред. Во-первых, я был, собственно говоря, самоучкой, во-вторых, во всякой науке, как только я приобретал о ней первые понятия, я всегда искал нового, часто просто потому, что не успел достаточно усвоить обыкновенное… Когда у меня впервые возникла мысль о возможности составить азбуку, выражающую человеческие понятия, и когда я подумал, что, комбинируя буквы этой азбуки, можно, быть может, все найти и все исследовать, я пришел в восторг. Моя радость была конечно сначала радостью мальчика, не вполне постигшего величие предмета. Позднее, чем более я над этим думал, тем более во мне укреплялась решимость заняться столь важным вопросом».
В 15 лет он поступил на факультет права Лейпцигского университета, но посещал и другие курсы, а читал все подряд: от медицинских трактатов до философских. Он получил в 1663 году степень бакалавра за диссертацию, где доказывал, что индивидуум можно понять только как цельное существо. Через год стал магистром философии, написав талантливую диссертацию «Об искусстве комбинаторики», по теме, увлекавшей его с детства.
В 1666 году в университете Альтдорфа (близ Нюрнберга) он защитил докторскую диссертацию «О запутанных казусах». Своим докладом произвел такое сильное впечатление на экзаменаторов, что ему предложили стать преподавателем. Он отказался, желая заниматься исследованиями, и переехал в Нюрнберг, который нравился ему больше Лейпцига за то, что «там еще можно видеть немецкие платья, там нет излишней роскоши». А еще было в городе тайное общество розенкрейцеров, изучавших оккультные науки и проводивших алхимические опыты. Чтобы попасть в эту организацию, он составил ученую записку, в которой соединил в причудливых комбинациях выписки из алхимических трактатов. Сам он ничего не мог понять в этой абракадабре, зато на розенкрейцеров она произвела неизгладимое впечатление; они радостно приветствовали восход нового светила «темных наук». Его назначили секретарем (с окладом). Он вел запись проводимых опытов и заседаний. Получение алхимического золота его интересовало всерьез. Тем не менее он сохранял благоразумие и здравый смысл в отличие от оккультистов, верящих в самые нелепые фантазии.
У розенкрейцеров он не обогатился ни золотом, ни знаниями, зато свел знакомство с крупным политическим деятелем Бойненбургом, у которого стал работать. Бойненбург так отзывался о нем в письме другу: «Он доктор прав, двадцати двух лет, чрезвычайно ученый, превосходный философ, человек с необычайно обширными познаниями, острым суждением и сверх того весьма трудолюбивый».
С той поры Лейбниц постоянно занимался общественно-политической деятельностью, выполняя различные поручения своих начальников, вельмож, князей. Стараясь способствовать объединению католической и протестантской церквей, написал труд «Доказательство веры», а затем – совершенно иной – «Новая физическая гипотеза» (о проблемах пространства, движения, материи). Тогда же он работал над созданием счетной машины. Она у него получилась более надежная и быстродействующая, чем у Паскаля.
В 1684 году в «Лейпцигских записках» был опубликован его мемуар «Новый метод максимумов и минимумов, а также касательных, для которых не являются препятствием ни дробные, ни иррациональные величины, и особый для этого род исчисления». А ведь всего лишь 10 лет назад Лейбниц был плохо знаком с достижениями математиков и сделал открытия, уже известные специалистам. В Париже ему на это указал Гюйгенс. Лейбниц не расстроился, а напротив, начал штудировать математические работы. Основы интегрального и дифференциального исчисления он вчерне набросал в конце 1675 года, а затем посвятил этому небольшой мемуар.
Правда, его замечательное достижение было омрачено выпадами Ньютона, утверждавшего, будто это лишь плагиат, а подлинное открытие принадлежит ему. Лейбниц вел себя более достойно. Произошло то, что случается в науке, одновременное «двойное» открытие. Идея, как говорят, носилась в воздухе, подступы к ней были подготовлены предшествовавшими исследованиями. А пришли к открытию высшей математики Лейбниц и Ньютон по-разному; один с позиций геометрии, другой – алгебры, что исключает плагиат.
Казалось бы, гений Лейбница более оригинален, ярок и универсален, чем у Ньютона, который писал очень слабые богословские трактаты, философию затрагивал лишь косвенно, не был изобретателем или юристом… Однако теория Ньютона породила иллюзию познания небесной механики, постижения основных законов движения материи, пространства и времени. А созданная Лейбницем «монадология» была слишком умозрительной. Она не согласовывалась с механической моделью Вселенной и даже противостояла ей как модель по сути своей органическая, предполагающая своеобразную жизнь в каждой материальной частице. До сих пор в научных кругах остается главенствующей именно механическая (физико-математическая) схема Мироздания, ньютоново-эйнштейновского типа, к преодолению которой более полувека назад призывал В.И. Вернадский. Энциклопедичность знаний и интересов Лейбница не позволила ему согласиться с механической картиной мира, пусть даже дополненной, как у Ньютона, «сверхъестественным непостижимым Существом». Занимаясь политикой, юриспруденцией и дипломатией, а затем и организацией науки (в Берлине, а также в Петербурге), он постоянно ощущал кипение жизни. Лейбниц стремился обнаружить изначальный источник активности в глубинных структурах материи. По остроумному замечанию английского философа и ученого А. Уайтхеда, Лейбниц «пытался понять, что значит быть атомом».
Ньютон, сформулировав закон всемирного тяготения, оговорился, что природа силы тяготения ему неведома. Лейбниц, определяя меру «живой силы» – кинетической энергии – при столкновении двух тел (произведение массы на квадрат скорости), оперировал с шарами, взаимодействующими при непосредственном контакте. Нечто подобное, как ему представлялось, происходит и в микромире. Эту мысль укрепило в нем знакомство с Левенгуком и его увеличительным прибором (прообразом микроскопа), позволяющим увидеть мельчайшие живые организмы.
