Демонстрация силы США и Израилем привела к укреплению военного сотрудничества СССР с Сирией. Советские ракеты САМ-5 выдвинулись в Ливан, в долину Бекаа. В декабре 1983 года здесь сбили два американских самолета. Наши военные, по крайней мере часть их, были в это время, насколько мне известно, настроены весьма решительно.
Начальник Генерального штаба Н. В. Огарков говорил мне, что «американцы и евреи зарываются», заметив, что «наш кулак» в регионе будет «посильнее», а у них всего 12 готовых дивизий. А несколько дней спустя, 20 июня 1982 г. находясь в кабинете Андропова, я оказался свидетелем его телефонных разговоров сначала с Устиновым, а затем и Громыко. Первый настойчиво предлагал «двинуть» в Сирию еще два ракетных полка с войсковым прикрытием, на что Юрий Владимирович отвечал: «Надо подумать». Второй же, которому позвонил сам Андропов, занял, как я понял, неопределенную позицию. Андропов вернулся к прерванному разговору об испанских делах, но в конце неожиданно спросил, нужно ли посылать войска в Сирию. Я замялся, но, когда Юрий Владимирович повторил вопрос, ответил, что не вижу необходимости: Израиль сейчас напасть не решится, не посмеет, да и США не разрешат. И даже считаю это опасным: без нужды можно резко обострить обстановку и ее куда труднее будет держать под контролем. Андропов ничего не сказал, только едва заметно кивнул.
Кэмп-дэвидский процесс надолго закрепил у нас скептицизм в отношении миротворчества на компромиссной основе. Лишь появление «плана Рейгана» и арабской Фесской платформы, где арабы (не без нашего влияния) впервые, еще не говоря о признании Израиля, уже исходили из возможности мира с ним, вынудило нас спешно напомнить о себе как о государстве, добивающемся ближневосточного урегулирования. Однако реальными шагами наши предложения в то время подкреплены не были — даже содержавшийся в докладе Брежнева XXVI съезду КПСС призыв к международному сотрудничеству в рамках конференции по Ближнему Востоку с участием всех сторон конфликта и заинтересованных государств.
Ирано-иракская война, которую фактически поощряли США[137] (поддерживая главным образом Ирак) и Израиль (связанный с Ираном)[138], приблизила пламя конфликта вплотную к нашим границам.
Она еще больше расколола арабов и отвлекала их от противостояния с Израилем (палестинцы назвали ее «Кэмп-Дэвидом на восточном фронте»).
Продолжавшаяся гонка вооружений возлагала серьезное и растущее бремя на Советский Союз и дружественные нам государства, чье финансовое положение и без того было трудным. Они были вынуждены обращаться за помощью к государствам Залива, что усиливало их закулисное влияние, в частности Саудовской Аравии. Военное сотрудничество, хоть и весьма ценимое арабскими странами, тоже было уже не без «пятен». Споры касались качества некоторых видов поставляемого оружия, цен. Главное же, сам факт, что многолетнее сотрудничество не привело к созданию силы, способной противостоять Израилю, — даже независимо от того, кто на самом деле был в этом повинен, — не мог пройти бесследно.
Крепли экономические связи близких нам режимов с Западом. Западные компании проникали в самые отдаленные уголки арабского мира. Летом 1984 года командировочная тропа привела меня в северойеменский город Мариб, некогда цветущую столицу древнего Сабейского государства. Сегодня это захудалый, одетый в пыль городок, где, как и окрест, еще живут, как в седую старину, племенными устоями и жуют кат[139]. Но благодаря французской компании ТТТ, сидя в тамошнем ресторане, я мог запросто позвонить в Москву. А мои коллеги в ЦК отказывались поверить, что говорю с ними из Мариба.
Наконец, обострились отношения между сирийцами и палестинцами, стала осложняться обстановка в Южном Йемене. Ливия все глубже увязала в своей авантюре в Чаде, а в Алясире наметился сдвиг в сторону исламизма и политики «равной удаленности» от сверхдержав.
С приходом Андропова в ЦК и к руководству страной в ближневосточной политике началось некоторое оживление. Арабская и немецкая печать даже писала о «возвращении» СССР на Ближний Восток. Была создана ближневосточная комиссия Политбюро. Председательствовал в ней Устинов: то ли Громыко уже возглавлял другую, афганскую, то ли этим подчеркивалась особая роль военного фактора, то ли еще по каким-то причинам. При комиссии сформировали рабочую группу во главе с маршалом Огарковым. В нее входили представители МИД (Г. Корниенко), КГБ (Я. Медяник, заместитель начальника Первого Главного управления) и Международного отдела (я). Собиралась она не реже одного раза в месяц, обсуждала ситуацию, готовила предложения и документы для комиссии. В ее недрах родилось развернутое постановление Политбюро о советской политике на Ближнем Востоке (насколько помню, первое и единственное). Документ не отличался принципиальной новизной, но несомненным его достоинством было то, что все направления нашей политики в регионе увязывались в единый комплекс, притом с некоторым взглядом в перспективу.
Начался отход от политики остракизма в отношении Египта, инициированный демаршами президента Мубарака. В течение 1983 года он трижды принимал советского посла в Каире. Громыко встречался с Басьюни, послом Египта в Москве. Египтяне выразили желание координировать усилия по созыву международной конференции, критиковали «американо-израильский стратегический союз», «израильскую агрессию в Ливане», высказались за сотрудничество в области экономики, культуры, образования. А в начале следующего года в Москву прибыла египетская делегация для переговоров о возобновлении военного сотрудничества и торговых связей, предложившая довести уже через год товарооборот до 1 млрд. долларов. В 1984 году начались поставки военной техники Кувейту и Иордании. Но эти сдвиги, хоть и симптоматичные, не меняли общей картины. С приходом же Черненко в этой сфере вовсе установился штиль. Рабочая группа по Ближнему Востоку, как и сама комиссия, бесшумно скончалась.
Почти сразу после избрания М. С. Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС, 31 марта 1985 г., я направил ему через Александрова пространную, на 17 страниц, записку «К вопросу о политике Советского Союза на Ближнем Востоке». Перечитав ее сегодня, вижу, что в ней было немало такого, что не выходило за рамки уже привычных схем или выходило лишь в частностях. В то же время предлагались и существенные коррективы к проводившейся до сих пор политике: поставить перед собой «более скромные задачи, чем прежде, с учетом наших возможностей».
В записке — и это было одной из основных ее мыслей — подчеркивалась необходимость усилить внимание к «консервативному крылу арабского мира», учитывая не только нынешние, но и перспективные наши интересы. Это обосновывалось тем, что «в нашем присутствии па Ближнем Востоке практически в той или иной мере заинтересованы едва ли не все арабы, арабские режимы самой различной окраски — от левых, национально-демократических, до монархических, включая Саудовскую Аравию». Вместе с тем отмечалось, что «речь также должна идти об усилении политической отдачи для нас от сотрудничества и практически союзнических отношений с прогрессивными арабскими странами, прежде всего с Сирией.» Позиция Сирии в палестинском вопросе называлась «экстремистской». Причем указывалось, что она «в этом важном вопросе (как и некоторых других) фактически отказывается координировать с нами свою позицию».
