В записке — и это было одной из основных ее мыслей — подчеркивалась необходимость усилить внимание к «консервативному крылу арабского мира», учитывая не только нынешние, но и перспективные наши интересы. Это обосновывалось тем, что «в нашем присутствии па Ближнем Востоке практически в той или иной мере заинтересованы едва ли не все арабы, арабские режимы самой различной окраски — от левых, национально-демократических, до монархических, включая Саудовскую Аравию». Вместе с тем отмечалось, что «речь также должна идти об усилении политической отдачи для нас от сотрудничества и практически союзнических отношений с прогрессивными арабскими странами, прежде всего с Сирией.» Позиция Сирии в палестинском вопросе называлась «экстремистской». Причем указывалось, что она «в этом важном вопросе (как и некоторых других) фактически отказывается координировать с нами свою позицию».
Записка констатировала, что политика СССР носит порой недостаточно активный, последовательный и настойчивый характер, сводится «к реакции на ту или иную создавшуюся ситуацию, которая, хотим мы этого или не хотим, побуждает нас к действию». Она должна — и это вторая основная мысль записки — «опираться на скоординированные между нашими внешнеполитическими ведомствами поэтапные программы мероприятий по Ближнему Востоку, включая вопросы двусторонних отношений. Такие программы должны иметь комплексный характер, то есть все мероприятия должны быть конкретно увязаны и подчинены (по срокам и содержанию работы) зафиксированным в программах общеполитической линии и конкретным целям». И еще одно базовое положение записки: «одним из направлений нашей политики на Ближнем Востоке должны быть активные и последовательные контакты с США». Говорилось и о необходимости всемерно расширять связи по общественной линии с Израилем.
Наконец, предлагалось, чтобы соответствующие ведомства представили «предложения о всех доступных нам мерах, направленных на прекращение ирано-иракской войны или, по крайней мере, на достижение хотя бы временного перемирия (имея в виду и контакты с американцами по этому вопросу)». Перечислялись варианты возможной мирной инициативы, причем говорилось, что на все это, видимо, стоит пойти даже с учетом возможных негативных последствий выхода Ирана из войны для афганской ситуации.
Мой рассказ охватывает вторую половину 70-х годов и первую половину 80-х. Поэтому перестроечный период, в сущности, остается за его пределами. Скажу только, что именно тогда мы стали связывать в одно целое необходимые элементы: налаживание широкого взаимодействия со всеми арабами, включая так называемые консервативные режимы, четкое разыгрывание «палестинской карты», рабочий диалог с Израилем и влиятельными еврейскими кругами на Западе, активный поиск понимания с США и западноевропейцами. До этого мы вместе с большинством арабов придерживались политики, которая опиралась на иллюзию о возможности изменить баланс сил и побудить Израиль пойти на уступки, принять отвергаемую им схему установления мира.
Перемены в отношениях с Соединенными Штатами заметно, а в конечном счете радикально улучшили перспективу ближневосточного урегулирования. Стратегия контролируемой напряженности стала уступать место стратегии мира. Правда, на изменение позиции американской стороны, пожалуй, не меньшее влияние оказала начавшаяся на оккупированных территориях «интифада» — восстание палестинцев. Приведу на этот счет пространную выдержку из высказываний в беседе со мной 12 июля 1988 г. уже знакомого читателю У. Квандта
— советника Картера по ближневосточным проблемам:
«Отмечающаяся активизация дипломатии США носит во многом вынужденный характер и связана с изменившимися представлениями американцев (имеются в виду «простые» американцы. — К. Б.) о характере палестинской проблемы и о тех методах, которыми Израиль удерживает под своим контролем Западный берег реки Иордан и сектор Газа. До осени прошлого года, то есть до восстания, Рейган и Шульц вообще не были настроены на активность в деле продвижения арабо-израильского урегулирования… После начала палестинского восстания заработали несколько новых факторов. Один из важнейших — обеспокоенность американской еврейской общины снижением репутации Израиля в общественном мнении США, а также усилением экстремистских тенденций внутри самого израильского общества… В этом же направлении подталкивали администрацию и многие арабские страны, обеспокоенные подъемом палестинской борьбы и ростом радикалистских настроений у себя дома».
Новый курс, мне кажется, быстро доказал свою благотворность. Я бы даже сказал, что к концу 1987 — началу 1988 года влияние Советского Союза на Ближнем Востоке вновь достигло своего пика, но уже на иной основе. И понятно, почему. Мы еще ничего не утратили в своей силе. Не стали слабее наши связи с союзниками, хотя начался отход от чрезмерной милитаризации этих связей. И, тем более, мы не потеряли никого из них, в то же время открыли себе ворота в наиболее богатую и до того закрытую для нас часть арабского мира государства Залива. Наконец, наше влияние существенно подпитывалось возросшим авторитетом СССР — перестраивающейся страны, поднявшей знамя мира, международного сотрудничества и общечеловеческих интересов.
Сошлюсь на факт, который не делает погоды, но, на мой взгляд, по-своему о ней свидетельствует. В конце декабря 1987 — начале января 1988 года в качестве личного представителя Горбачева я побывал в Сирии, Египте, Объединенных Арабских Эмиратах (ОАЭ), Кувейте и Саудовской Аравии. Мне было поручено вручить его послания, адресованные главам этих государств — президентам Асаду, Мубараку, шейху Зайду Аль Нахаяну и эмиру Ас-Сабаху, королю Фейсалу.
В это же время — и практически по тому же маршруту — передвигался военный министр США Р. Карлуччи. Печать отмечала, что его визиту уделялось заметно меньше внимания, чем моей поездке, и это несмотря на куда более высокий официальный статус американца. В Египте, Сирии, Кувейте и ОАЭ государственные министры иностранных дел даже провели специальные пресс-конференции, посвященные итогам визита советского представителя. И это ничем не объяснишь, кроме как престижем, который имел в тот момент Советский Союз.
К некоторым из принимавших меня арабским руководителям я еще вернусь. Но здесь хочу рассказать о такой своеобразной и колоритной фигуре, как шейх Заид (я потом видел его в 1991 и 1995 гг.). Прием проходил в президентском дворце — здании колониального, несколько вычурного стиля, как будто сошедшем со страниц сказок Шехерезады или из кадров коммерческих фильмов на восточную тему. У ворот и по периметру стража — солдаты в форме на английский манер. Но вход в ту половину, что занимает сам эмир, охраняли люди из его племени — бородачи в бедуинских халатах. Внутри дворец роскошно обставлен и напичкан новейшими средствами связи, иной современной «инфраструктурой». Но шейх Заид и все официальные лица были в традиционном национальном одеянии (так в странах Залива, в отличие от других арабских стран, одевается подавляющее большинство населения). Шейх — худой невысокий мужчина, с лицом, украшенным изящной бородкой, и, конечно, с едва ли не обязательными у арабов усами, почти без седины, несмотря на восьмой десяток. На лице, шее и руках вечный, несмываемый загар пустыни.
