В один из летних дней меня пригласили на кинопробу к Эдику Володарскому. Мне надо было изображать жену игрока, человека, который все проматывает на бегах. Моим партнером был Андрей Ташков. На пробах я натурально плакала, а Андрей, кажется, меня разглядывал. Вечером он позвонил и спросил, сколько мне лет. Я приврала и скинула два года. Он помолчал, потом говорит: «Кажется, года на два побольше». Ничего себе, решила я, кто ж так разговаривает? Он хотел приехать в гости, но я отказала. Тем более после вопроса о возрасте. Какие грубые эти русские артисты… Ташков, например, а ведь обаятельный! Это что, флирт называется? Ух!
Вдруг приходит Вовка Ежов с огромным букетом сирени. Без звонка. Проболтал со мной часа четыре. И все про какую-то группу «Ренессанс». Это последователи Гурджиева и Успенского и еще много кого. Убедил пойти с ним за компанию послушать их. Так я ходила к ним, ходила, и они приняли меня в свою группу. Эзотерики. Вовка еще сказал, что Алешка Коновалов тоже вступил, правда во Франции. Странно все это, но и интересно. Четвертый путь! Нельзя курить и находиться во внебрачной связи. О, это для меня. Может, поможет? Вовке Ежову помогло.
По подсказке Аленки Барановой меня вдруг разыскал американский режиссер Марк Левинсон. Он собирался снимать картину с главной героиней русской. Съемки начинались через три недели в Сан-Франциско. В Москве он искал актрису. Попробовал меня, приходил с камерой прямо на Грузинскую. И утвердил! А у Володарского все отложилось до неопределенного времени. Что ж, я улетаю в Сан-Франциско на съемки, дождалась! Партнер — Видов. Да и эзотерики где-то там, поблизости: в трех часах езды от Сан-Франциско расположена их основная школа, вроде лагеря с виноградниками.
В августе я уже снималась в картине «У времени в плену» на севере Калифорнии. Режиссер сознательно взял в качестве названия цитату из стихотворения Пастернака: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну. Ты вечности заложник, у времени в плену…» Речь в ней шла о советском художнике-диссиденте и его жене-писательнице. Он ухал в Америку, она осталась в Москве. Спустя много лет, при Горбачеве, они встречаются на его территории. Готовясь к роли в Москве, я даже сходила в гости к Ирине Богораз. Хотелось поговорить с отсидевшей женой Марченко. Она произвела на меня очень интересное впечатление. Особенно когда рассказывала, как они выходили на Красную площадь. «Мы всегда говорили то, что думали, и не представляли, что можно по-другому. За это и боролись. Потому, что хотели существовать по заведенным у нас в семье и в нашем окружении правилам, а не потому, что сознавали какой-то революционный порыв. И систему, — сказала она, — мы не собирались свергать, мы хотели, чтобы нам дали жить, как считали нужным мы, а не кто-то другой. И выйти на площадь для нас было вполне естественным шагом». Примерно такими были ее слова, насколько я смогла запомнить. Я записывала за ней в блокнот, который впоследствии был потерян. А про лагерь она рассказывала с лукавой улыбкой, вспоминая, как там влюблялись, хулиганили, пели и озорничали… Боже мой, что она могла мне такого рассказать за полчаса, пока разделывала гуляш для своих внуков, затягиваясь папиросой, которая дымилась в слишком сухих и жилистых руках. «Мама! — кажется так окликала ее заходившая молодая женщина. — Дети проголодались, побыстрее!» Конечно, моя тщательная подготовка оказалась совсем не к месту. Картина сосредоточилась на истории любви, а не на идеологической борьбе. Я сожалею, что в этой связи мне нечего показать Ирине Богораз в качестве благодарности за беседу с этой героической женщиной.
Картина была режиссерским и сценарным дебютом Марка Левинсона. Все съемки длились три недели. Много приходилось снимать по ночам. С тех пор я не могу бодрствовать ночь напролет и ложиться на рассвете, когда все собираются на работу. Во мне сразу что-то смещается и начинает грустить. Я вообще подозреваю, что мусульмане правы, когда не едят по вечерам и встают с рассветом. Думаю, природой нам так и предназначено. На этой работе я очень многое поняла про кино и про творчество вообще. И произошло это потому, что работала я не с кондовыми профессионалами, а с начинающими — от художника до режиссера. Самыми профессиональными были мы с Олегом Видовым да еще одна русская актриса по имени Галя — мама знаменитой теперь в Голливуде актрисы Милы Йовович. Олег Видов, с которым я встретилась впервые, меня уморил! Он почему-то не мог быстро запомнить текст и прикреплял себе на ботинок бумажку со словами. Сидим мы в одной сцене друг напротив друга и ведем диалог, любовный и драматический, у меня уже давно вся трагедия на лице, и везде, и глаза намокли, а он как раз голову чуть опустил и на ботинок посматривает! А смеяться мне нельзя — крупный план… Самое смешное, однако, заключалось в другом. Олег такой мастер, что все верно рассчитал и на пленке со своим «сухим» глазом смотрелся вполне переживательно и как всегда — красиво. Человек он интересный, с особенной мужицкой правдой и философским спокойствием. Рядом с ним все всегда ясно, и это здорово. Так вот, на картине «У времени в плену» я поняла: творчество нельзя загонять в рамки академизма и мертвого профессионализма, потому что тогда оно теряет свой первоначальный смысл. Ведь все начинается с шутки, с пробы, с эксперимента! А уж получится ли шедевр — этого не может знать человек, начинающий свою работу. Но если у начинающего есть порыв, то у «профессионала» его зачастую нет уже давно. Я, конечно, ничего не имею против профессионализма и не выступаю за самодеятельность. Я говорю о соединении мастерства с экспериментом — в идеальном варианте. Не с эксперимента ли все начинали? Чехов — врач, стал писать, как и Булгаков и Горин, архитектор Вознесенский — сочинять стихи, актер Орсон Уэллс стал снимать, а Станиславский-актер — режиссировать в театре. Мастерством надо овладеть. Но дерзости и желанию экспериментировать, то есть начинать что-то новое, свое, научить невозможно. Может, оттого работы «стариков» в конце концов уступают начинающим, не потому, что они заблуждаются, а просто — надоели? «Пусть как-то по-другому про то же самое рассказывают!» Я впервые на картине смогла увидеть все ошибки непрофессионального режиссера — и монтаж, и сценарий… и задача. На «Мосфильме» я была лишена такой возможности, все работали «как надо» и «белые нитки» до конечной копии фильма не доходили: кто-нибудь умный их отрезал и замазывал. А здесь все было на виду — и на экране, и на площадке. Надо учитывать и фактор совместного творчества — этого нету корифеев, они оторваны от исполнителей, тем более от группы. Почему-то всегда складывается впечатление, что знают, «как надо», только они — режиссеры, поэтому отдают распоряжения всем остальным, которые только помогают, по незнанию чего-то главного.
