…Пятилетним ребенком повели его однажды на богомолье, за Волгу, на расстоянии суток ходьбы. Ранним весенним утром вышли они из дома, переправились в лодке через Волгу и пошли по дороге среди большого леса.
С какой любовью рассказывал Спиридон Дмитриевич об этом первом путешествии, открывшем ему впервые красоты родной природы, полей, реки, цветов, смолистого лесного аромата!
– Я вошел в лес, точно в открытый храм живого Бога!
И эти впечатления зародили в детской душе его то, что впоследствии воспевалось им с такой любовью в его стихах.
В течение нашей долгой жизни мы множество раз встречались, и я с большим интересом слушал, когда он вспоминал что-либо из своего далекого прошлого.
А прошлое его было сложно, невесело и трудно. Из бедной крестьянской семьи, ученик сельского дьячка, Дрожжин в двенадцать лет был отдан в „мальчики“ в петербургский трактир, на службу за два рубля в месяц, причем попал в самую смрадную часть, называвшуюся „Капказ“, где, кроме пьяных побоев и таски за волосы, мало что видел.
Однажды буфетчик застал его за чтением рукописи „Царь Максимильян“ и так рассвирепел, что не только побил мальчика, но и сжег его рукопись. Тогда Дрожжин перешел на службу в табачный магазин, где было свободнее, где стало возможно читать. Здесь пристрастился он к стихам Некрасова и в первый раз попал в театр. Здесь же, на семнадцатом году жизни, написал свое первое стихотворение. В дальнейшем, в течение долгого ряда лет, ему приходилось менять места и специальности; случалось голодать и спать под открытым небом. Был он и пахарем в деревне, и магазинным приказчиком в столице, служил и лакеем у помещика. Любопытно, как, по рассказу самого Дрожжина, аттестовал его этот помещик:
– Ты, братец, отличный человек. Но как лакей – ни к черту не годишься!
Когда ему было предложено ехать на службу в Ташкент, в магазин табачной фабрики, ему прежде всего вскружило голову не предложенное условие, не предстоящая работа, а то, что в Ташкенте зреют в садах виноград и персики. Как это характерно для Дрожжина, для его поэтической души! И, очарованный этим, он бросается в путь очертя голову и почти месяц плывет по рекам, трясется в тарантасах, едет на верблюдах по голодным степям, откуда через год, обманутый хозяином, еле выбрался и снова попал в свою деревню Низовку на крестьянскую работу.
…Сюда он привез свою любимую библиотеку и портреты писателей, до которых всегда был большой охотник. Он давал книги односельчанам и радовался, когда те не только прочитывали их, но и рассказывали ему о прочитанном.
…Но вскоре и домик его, и библиотека сгорели. Пришлось опять ехать служить. На этот раз его устроили в большой книжный магазин Суворина в Москве, на Кузнецком мосту, где я с ним и познакомился. Имя Дрожжина было уже в то время известно в литературе. Собравшись с некоторыми средствами, он снова построил себе избу и уже навсегда перебрался в родную Низовку, где жил и работал до самой смерти.
Как и все писатели-самоучки, Дрожжин перенес немало нужды и горя, как и все они, стремился к свету, к счастью и к свободной трудовой жизни» (Н. Телешов. Записки писателя).
«В 1913 году в Художественном кружке, под председательством Бунина, праздновали двадцатипятилетний юбилей его поэтической деятельности. Юбилейный банкет был овеян сердечностью: Дрожжина любили и уважали за то, что он остался крестьянствовать у себя на родине, в Тверской губернии, беззаветно любя литературу. Жена его милая, простая женщина. На юбилее она была в новом платье.
На другой день я случайно на Малой Дмитровке увидала Дрожжиных. Он шел в шубе, какие носили мещане, лицо его с бородкой клинышком сияло радостью, а она, в платочке, мелкими шажками едва поспевала за мужем, высоко подобрав юбку, из-под которой виднелись полусапожки с резинками по бокам и красная бумазейная юбка» (В. Муромцева-Бунина. Жизнь Бунина).
ДУНКАН (Duncan Isadora) Айседора
27.5.1878 – 14.9.1927
Американская танцовщица. В 1922 вышла замуж за С. Есенина, приняла советское гражданство. Покинула СССР в 1927. Создала школу «Свободного танца».
«У Дункан был облик кариатиды. При высоком росте она поражала чудным соотношением линий и пропорций. Маленькая головка, венчавшая высокую фигуру, шея, соответствовавшая длине маленьких рук и ног, гармоничные линии груди, бедер, талии, тонкие запястья и щиколотки, гибкость и динамизм движений – все это производило неотразимое и непередаваемое впечатление. Казалось, что видишь перед собой воплощение весны, вишневые и миндальные деревья в цвету, юность, жизнь, здоровье, силу.
Танцевальные науки и традиции моментами казались перед этим динамическим явлением каким-то убогим, архаичным хламом.
Танцы Дункан вовсе не носили характера условных театральных танцев. Они представляли собой естественные движения в грациозном и непроизвольном виде. И реализм являл собой как бы гимн природе, отражением которой служит искусство.
Неутомимость Дункан была беспримерной. Выполняя одна, почти без перерыва, свои длинные и громоздкие программы, она оставалась в конце спектакля столь же свежей и радостной, как и в начале. Это поражало.
То, что она делала, граничило со спортом.
Легко было заметить и коренные недочеты танцовщицы: множество всяческих анахронизмов и немузыкальный слух. Танцевала она, что по-французски называется „против шерсти“, вступая и кончая против такта, за какую-нибудь долю секунды до или после точного совпадения движения с музыкой. В ней абсолютно отсутствовало чувство синхронизма.
Часто Дункан, выбирая музыкальные произведения, буквально профанировала их. Например, вокальную часть „Смерти Изольды“ Вагнера она выражала в серии бессмысленных движений совсем уже балаганным образом. Под марш „Марш Ракоши“ Листа она проделывала самые нелепые эллинизированные жесты. Подобных казусов встречалось в ее исполнении немало.
Секрет же и обаяние исполнения Дункан заключались прежде всего в том, что она возымела мысль возродить впавшие в забвение пластику и движения. Самое это намерение было не всякому под силу» (Я. Игнатьева-Труханова. На сцене и за кулисами).
«В числе памятных событий в художественной жизни Петербурга нужно отметить приезд Айседоры Дункан. Она появилась в Петербурге в конце 1904 г.
Дункан создала совсем новый вид танца, который даже нельзя назвать обычным словом „танец“. Это было как бы возрождение античной пляски, во всей ее чистоте и простоте.
Одни танцы Дункан исполняла в хитоне, другие – в пеплосе; костюм не играл какой-либо существенной роли в ее искусстве, она словно не чувствовала его. Тело и его движения ничем не были стеснены. Весь ее корпус, плечи, грудь, шея участвовали в танце; движение головы, сильные взлеты рук и ног находились в теснейшей связи с музыкой.
