Понятно, что такое странное зрелище возбудило общее любопытство и по рядам прошел глухой говор. Что это за люди? Зачем привели их? Что с ними будут делать? Откуда их выкопали? Подобные вопросы сыпались со всех сторон, но ответа никто не мог дать.
Но вот, раздалась команда: «Смирно!» Значит, государь сейчас выйдет. Другая команда: «Равняйсь!» Офицеры забегали по рядам, наблюдая за равнением. Опять: «Смирно!» Потом: «На плечо!» Затем: «На караул!
Государь показался из подъезда; за ним императрица, великие князья и княгини и большая свита, блестевшая на солнце шитыми мундирами и орденами. Чрезвычайно странно было видеть среди этой блестящей обстановки двух несчастных, грязных и оборванных солдат, стоявших неподвижно, с шапками в руках.
Завидя их, государь остановился, взял императрицу за руку и, подозвав инвалидов к себе, что-то говорил то им, то императрице. Вероятно, он объяснял ей, кто они такие и как попали сюда, а им открылся, что они вчера у него же спрашивали о белом царе.
Мы видели только, что солдатики упали на колени, поклонились до земли, а потом государь и императрица осчастливили их, дав поцеловать свои руки. Затем офицер, приведший этих солдат, повел их куда-то во дворец, а государь начал обычным порядком производить смотр.
После я узнал, что государь предлагал этим солдатам поместить их в Петербурге, но они отказались, испросив позволение вернуться на родину, где хотели сложить свои кости. Государь велел одеть их и дать им на дорогу денег, чтобы они могли доехать спокойно, а не идти пешком.
XVI. Извозчик
Однажды, бывши офицером, я ехал зимою с Литейной на Васильевский остров. Извозчик попался мне старик, очень добродушный и словоохотливый. Худенькая лошаденка его трусила так неприятно, что каждый шаг ее отзывался толчком, и старик все время подстегивал ее кнутом, с разными причитаньями и наставлениями, вроде тех, с которыми кучер Чичикова, Селифан, обращался к чубарому.
В одном месте, на Невском проспекте, нас обогнал какой-то полковник, который, кивнув головою моему извозчику, сказал ему:
– Здравствуй, брат! Что давно не был? Не забывай, заходи!
Извозчик мой поклонился, сняв шапку, и ответил вслед:
– Зайду, родимый, зайду как-нибудь.
– Кто это такой? – спросил я.
Извозчик повернулся ко мне боком и, радостно улыбаясь, сказал:
– Брат мой родной, вот кто это!
– Вре-ешь!
– Чего, сударь, врать? Вот те Христос – родной брат…
– Да как же так: он – полковник, а ты – мужик?
– Что ж, барин, такое уж ему счастье на роду! Он сдаден был в рекруты годов, почитай, тридцать назад, и вот Господь сподобил его дослужиться до полковницкого чина, а скоро, говорит, и генералом будет.
Такие случаи бывали в старину, хотя и очень редко, а потому я более не спорил и поверил старику.
– И он, как видно, не зазнался пред родней? – спросил я.
– Нет, сударь, грех сказать, не зазнался, дай Бог ему здоровья и счастья. Отца и мать, пока были живы, очень почитал, помогал им и мною, как видишь, не брезгует.
– Ты бываешь у него?
– Бываю, сами слышали, сударь, что зовет к себе.
– Да, слышал, как же он тебя принимает?
– Очень хорошо, сударь. Известно, уж я ему теперь не товарищ, я мужик, а он человек полированный, меж нами равности уже нет, а все же, как придешь к нему, так обласкает, попоштует и завсегда, на прощанье, что ни на есть подарит.
– Это делает ему большую честь, – сказал я.
– Да уж такую честь, сударь, что и сказать нельзя.
– Хорошо он живет? Богато?
– Очинно богато, сударь. У него казенная хватера под Смольным. Никак комнат десять будет.
– Где же он тебя принимает, в комнатах?
– Нет, сударь, туда я сам не иду. Где же нам, мужикам сиволапым, в барские хоромы залезать! Там и ковры, и зеркала, и всякая мебель, того и гляди, что-нибудь попортишь или запачкаешь. Раз, правда, он мне показал свою хватеру, так вот я подивился, сударь, чего-то нет только у вас, у господ-то!
Иная штука такая, что и не придумаешь, на что она годится, а стоит себе и место занимает. А я, как прихожу, так на кухню либо в людскую, где у него денщики живут. Там он меня и принимает: денщиков вышлет вон и велит подать что есть в печи, сам присядет со мной и беседует. Хороший человек, дай Бог ему здоровья.
– Так вот ты какой родней обзавелся. С тобой не шути теперь.
Извозчик улыбнулся.
– А ведь я и сам не простак, что вы думаете? – сказал он, снова обернувшись ко мне.
– Ой ли? А чем же ты отличился?
– Да уж так, сударь, отличился, что и брату моему, даром что он полковник, почитай, не отличиться так… Знаете ли, что я самого царя возил?
– Ну, что ж тут мудреного? Вероятно, в ямщиках был?
– Вот то-то и есть, что в ямщиках никогда не был, а царя возил. Вы как это рассудите?
– Не знаю, брат, расскажи.
– А вот слушайте, как было дело. Приостановился я одново на самом углу Невского, у Адмиралтейской площади. Стою это и жду седока. Только слышу сзади себя шум. Оглянулся назад, и что ж бы вы думали? Ехал царь, Николай Павлович, в санках, об одну лошадь, серая такая, в яблоках.
Только зазевался, должно быть, евоный кучер, сцепился с кем-то, да на грех и сломи оглоблю. Как тут быть? Дальше ехать нельзя. Подбежали полицейские и народ помогать, значит, а чего тут помогать, когда оглобли нет! Гляжу я, царь-то вышел из санок, сказал что-то кучеру и прямо идет ко мне. Я, известно, шапку снял и гляжу на батюшку нашего. Никак мне невдомек, зачем он идет в мою сторону.
Только он подошел ко мне вплоть и говорит:
– Давай, старичина, вези во дворец!
Слышу я и ушам своим не верю! Так ошалел, что и понять не могу, что мне делать. К счастью, подбежал тут квартальный, отстегнул это полсть, помог государю сесть и крикнул мне: «Пошел!»
Держу я в одной руке шапку и вожжи, а другою стегаю своего меринка и в хвост и в гриву.
Государь уже сам приказал мне:
– Накройся, – говорит, – шапкою да возьми вожжи в обе руки.
Вижу, правду он говорит, одною рукою не управиться. Накрылся я и, как стали подъезжать ко дворцу, не знаю, куда направить, а спросить не смею: так весь дух во мне сперло… Только батюшка царь сам уже сказал мне подъезд. Остановился я, вновь снял шапку, а сам и глаза боюсь поднять. Подбежали тут квартальный да лакеи, отстегнули полсть, помогли царю выйти.
Встал он это из саней и говорит мне:
– Спасибо, старик. Обожди, говорит, немного.
Ни жив ни мертв, хотел было я стегнуть своего меринка да удрать без греха, только квартальный не пущает.
– Слышал, говорит, что государь велел тебе ждать!
Нечего делать, приткнулся я с санями к панели и жду. Что ж бы вы думали, сударь? Не прошло много времени, выходит из подъезда лакей и выносит мне двадцать пять рублей.
