С именем Прасковьи Андреевны Потемкиной связан еще один характерный для образа князя рассказ, переданный его родным племянником Николаем Петровичем Высоцким. Светлейшему в 1788 г. нужно было тайно получить сведения о политических событиях в Париже. Он послал туда верного человека Баура, но, как было объявлено, за модными башмаками для Прасковьи Андреевны. В военном лагере принялись обсуждать причуды князя, а тем временем в сумку посыльного Василий Попов опустил секретный пакет на имя доверенного французского банкира. Баур прибыл в Париж, секретным образом передал пакет и бросился умышленно хлопотать, суетиться, бегать по всем лавкам, заказывая «модные башмаки для мадам Потемкиной». Город в недоумении: русский вельможа из дикой страны послал за башмаками для своей любовницы. Все только и обсуждали причуды неведомых русских, а Потемкин тем временем получил важные политические известия.
Франсиско де Миранда тоже вспоминал любовные увлечения Потемкина: «Наш князь более часа беседовал тет-а-тет с юной Марией Нарышкиной, излагая ей какую-то политическую материю, коей весьма озабочен, а она все повторяла, вздыхая: “Если бы это было правдой!”»
Потемкин любил и увлекался, вызывал в женщинах ответную страсть. Он был удачливым мужчиной, и судьба благоволила ему во всем. Женщины, окружавшие светлейшего, были прекрасны и удивительны, каждая из них личность сильная и оригинальная. Племянницы Потемкина — украшение его жизни — стали прекрасными женами и матерями, воспитали детей, потомки которых и сейчас живут во всех уголках земного шара.
В феврале 1791 г. Потемкин в последний раз приехал в Петербург, покинув так полюбившиеся ему просторы Новороссии. Сведения доверенных лиц о возрастающем влиянии на Екатерину II молодого фаворита Платона Зубова встревожили князя. Михаил Гарновский подробно писал Василию Попову о происходящих при дворе событиях, и Потемкин даже вдали от столицы был в курсе событий. Еще 13 августа 1789 г. он сообщал о посещении императрицей вместе с новым фаворитом «ближайшие к корпусу дворца комнаты его светлости», осмотре ими редких картин и библиотеки. 25 августа Гарновский пишет, что «никогда государыня не была лучше расположена к его светлости, как теперь; в день воспоминает его раз по несколько и весьма его здесь видеть желает… Случай Зубова продлится, без всякого сомнения, по крайней мере до возвращения его светлости». Екатерина приказывает отремонтировать Шепелевский дом Потемкина, обить комнаты белым штофом, развесить картины — словом, подготовить все к приезду светлейшего. Но опытный придворный чувствовал опасность со стороны нового фаворита, несмотря на слова Гарновского о прежнем расположении к нему императрицы.
Политическая партия, стоявшая за Зубовым, усиливала свои позиции, и впервые императрица была так увлечена, что более внимательно прислушивалась к критике действий Потемкина. Тон ее писем по-прежнему дружелюбен, но она упоминает «самых недоброхотов», которые «хотя злятся, но оспаривать не могут великие тобою приобретенные успехи, коими Всевышний увенчал, и искусные твои труды и рачение…». Появление в Петербурге князя (а его вес в государственных делах и душевная близость с Екатериной были несоизмеримы с влиянием молодого красавца Платона Зубова) могло серьезно пошатнуть позиции партии противников светлейшего при дворе. «Хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог, — рассказывал в 1819 г. Зубов своему управляющему, — а устранить было необходимо, потому что императрица сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтобы я брал с него пример».
Как нередко случается с людьми, спустя годы они по-иному видят прошлое и свою роль в событиях минувших дней. Вряд ли Зубов был столь сильной политической фигурой, чтобы добиться опалы Потемкина, много лет стоящего у подножия трона. Скорее князя в столицу звали дела, связанные с завершением тяжелой для юга России войны. Он был убежден: вопрос о выходе Порты из войны решается не на Босфоре, а на берегах Рейна и Темзы, следовательно, надо вести переговоры напрямую с монархами Европы. Но тем не менее, как говорили современники, Потемкин стремился в столицу и для того, чтобы «вырвать зуб» — устранить влияние Зубова на государыню. Екатерина сначала отговаривала его, ссылаясь на необходимость присутствия князя в Яссах в связи с возможным скорым миром: «Касательно до твоего приезда сюда, я тебе скажу, что лично я всегда рада тебя видеть… нахожусь в необходимости тебя просить предпочитать пользу дел и не отлучаться, но, заключа мир, возвратиться, яко миротворец».
Потемкин настаивал на скорейшем приезде в Петербург. Потеряв терпение, 15 января он пишет своей монаршей покровительнице письмо, которое должно было уверить ее в правильности принятого князем решения и его самых искренних намерениях. Потемкин обращается не только к разуму Екатерины, но и к ее чувствам: «Есть ли во мне что хорошее, то назидано Вами. Мог ли я оказать свою годность? На то Вы подали способ. Я тем похвалюсь, что никто другой не может: по принадлежности моей к тебе, все мои добрые успехи лично принадлежат тебе». Подчеркивая, что императрица «с первой молодости» вела его к вершинам государственной власти и политического искусства, светлейший просит не пренебрегать своими советами в столь сложных обстоятельствах.
Государыня понимает, что удерживать Потемкина бесполезно, возможно, он уже в дороге. Она до глубины души тронута его искренностью, решимостью и преданностью ей и делам государства. Навстречу князю летит гонец с новым письмом Екатерины: «Твои ко мне чувства мне известны, и как, по моему убеждению, это часть твоего существования, то я уверена, что они никогда не изменятся; а у тебя иных никогда не знала. Господин питомец мой, ты оправдал мое об тебе мнение, и я дала и даю тебе аттестат, что ты господин преизрядный…»
28 февраля 1791 г. Григорий Потемкин прибыл в Петербург. В эти дни он активно работал вместе с А.А. Безбородко, составляя документы «для отклонения от войны» с Англией и Пруссией, много времени проводил наедине с государыней, решая важные политические задачи, стоящие перед Российской империей. Открытого столкновения с Платоном Зубовым, которого ожидали придворные доброхоты, не произошло. Державин спустя годы писал о «каком-то тайном подозрении в сердце императрицы против Потемкина», его недовольстве назначением поэта-чиновника к докладам по военным делам, странном поведении светлейшего: «Злоязычники говорили, что будто он часто пьян напивается, а иногда как бы сходит с ума, заезжая к женщинам, почти с ним незнакомым, говорит несвязно всякую нелепицу». Но это только придворные сплетни — обычное дело по отношению к людям столь высокого положения и неординарным личностям, как Потемкин.
