После Японской войны лакей Александр, зная, что я не передам это в гостиной, учил меня так:
— Когда человек умирает, из него, как из коровы, выходит «пар» и больше ничего. Никакой души нет, ни наказаний, ни награды на том свете, это нас оболванивают, чтобы мы на вас работали, не покладая рук.
Но и в городах церковь и все, что с ней связано, не принималось всерьез. В гимназии учитель литературы советовал Достоевского читать, раз это входит в программу, но не слишком верить всяким кликушам и ханжам.
Сейчас старая погудка продолжается на новый лад: уважается прежнее, то, что превратилось в запретный плод. Комедия нашей жизни, в которой все притворяются, и зрители, и актеры… Деньги и власть перешли в другие руки, но в остальном — в основном все те же дремотные видения…
Владимир Варшавский — Николаю Татищеву
1974
19 av. du Jura, 01210 Ferney-Voltaire
Дорогой Николай,
Спасибо за письмо. Ты счастливый и блаженный человек, что теодицея тебя не мучает. Это, верно, не зависит от нашей воли; что кому дано. И вот тебе выпал жребий: ты этот дар свободы от теодицейных искушений получил…
Вижу, что могу обойтись без цитат из дневников Бориса. Ты, конечно, знал его лучше, чем кто-либо. Но он был такой многосторонний, полный метаний человек, что у каждого из нас свой Поплавский, каждый находит в нем близкое себе. Поплавский Карлинского — не мой Поплавский, но мой Поплавский тебе, верно, так же чужд, как мне Поплавский Карлинского…
Надеюсь попасть в Париж в начале ноября. Тогда напишу заранее, чтобы сговориться о встрече.
Александр Солженицын. «Угодило зернышко…»; «Невидимки»
27 декабря [1974]… вышли мы с Восточного вокзала (ошеломленными глазами боясь допустить, что вот эти серые дома и узкая улица, по которой мы поехали, и есть тот самый Париж, исчитанный с детства)… В наш мансардный гостиничный номер приходили к нам «невидимки»… [Один] вечер мы с Алей бродили со Степаном Татищевым по пляшущему световому базару Верхних бульваров, уговариваясь о подробностях будущих тайных связей с Россией…
По возвращении в Париж Татищев оказался нам полезен еще больше прежнего: через других лиц французского посольства он сохранил прямые связи с Евой — и та еще весь 1975 год продолжала нам досылать на Запад большие объемы моего еще оставшегося архива…
Всегда Татищев легко принимал и пересылал письма — ведь не шуточная лилась у нас все годы переписка из Европы с Россией, с десятками людей.
Александр Солженицын — Степану Татищеву
Январь 1975
Дорогой Степан Николаевич!
Посылаю несколько важных писем — отправьте, пожалуйста, при первой же возможности. Посылаю их без печатных материалов, чтобы был маленький объем, те материалы вышлем другим конвертом на днях.
С удовольствием вспоминаю нашу с вами парижскую встречу. Не успели тогда сказать: когда пишете нам, ставьте отчетливый зеленый крест на конверте, на обороте, вместо обратного адреса — такие письма (это знак для своих) мы сразу вылавливаем из кипы.
Благодарим и шлем наши добрые пожелания вашей жене и вам.
Ваш А. Солженицын
Олег Дмитриевич — Николаю Дмитриевичу
Январь 1975
Советский Комитет по культурным связям
с соотечественниками за рубежом.
Москва, К-62, Б. Харитоньевский пер., 10
Уважаемый Николай Дмитриевич!
Спасибо за теплое письмо, которое мы получили, несмотря на забастовки служащих почты во Франции. Судя по печати, подобное положение происходит во многих капиталистических странах. Да иначе и быть не может. Инфляция бьет прежде всего по рабочему классу. Да, вы хорошо сказали насчет Рериха. И со многими вашими выводами я согласен. Тибет оказал на него неизгладимое влияние, и это действительно чувствуется в его работах.
Этот год, как я предполагаю, будет насыщен событиями. А главное — празднование 30-летия победы над фашистской Германией, разгрома фашизма. Готовится ли что-либо по этому поводу в вашем районе? Если да, то напишите, пожалуйста. Было бы хорошо встретиться в Москве. Надеюсь, что ваша мечта станет реальностью, несмотря на отсутствие здесь сына.
Елена Пашутинская (Менегальдо) — Николаю Татищеву
Май 1975
Дорогой Николай Дмитриевич! В Советском Союзе теперь все переписывают стихи Поплавского, и недавно один московский интеллигент обратился к французским друзьям с просьбой, чтобы они ему послали фотографию могилы Поплавского. Те, в свою очередь, обратились ко мне, а я им помочь не смогла. Знаю, что Поплавский похоронен где-то в Ivry, а где именно — не знаю. Вы, наверно, могли бы нас вывести из затруднения?
Наталья Солженицына — Степану Татищеву
Из писем 1976
Дорогой Степан Николаевич!
У нас существенные перемены, окруженные поначалу абсолютной тайной (увы, как всегда почти). Мне самой (нам…) многое еще неясно. Скоро напишу вам подробно и четко. А пока — связь с нами только через Никиту и только письменная (звонить некуда).
Пожалуйста, никому — ничего — даже о туманном факте наших перемен.
* * *
Ваша великолепная «наглость» поразительна — и еще более поразительно, что она увенчалась успехом! Счастливого пути! и пусть вдогонку летит и помогает наша светлая зависть.
Крепко расцелуйте Нину от всех нас (и Шу-Шу тоже). Если можете — отвезите от нас (на наши деньги) подарки. От вас — ваше дело, но пусть это не помешает и нам ее чем-нибудь порадовать. Если возможно, отвезите (Тимофею — для зэков) авторучки и побольше запасок: в зоне это натуральные «деньги» — надзиратели за это платят разными поблажками. Еще — всегда нужны разные детские лекарства…
Поклонитесь Москве от нас. И всей России. Всем, кого увидите, — скажите, что мы только ею и для нее живем и работаем.
О наших «переменах» — никому в Москве пока ни слова, тем более, что они замялись. Как только что-то определится — сразу подробно сообщу и вам, и друзьям в Москву.
Целую вас. Господь вас храни. Всегда ваша Наташа
Степан Татищев — Марине Вишневской
Сентябрь 1976
Солнечногорск, ул. Баранова, 52
Марина, дорогая, угадай, кто тебе пишет! Ха-ха-ха, это я, и я в Москве (как турист), в принципе, до 15 октября. Я живу у одной французской приятельницы, даю тебе ее телефон. Правда, меня допоздна не бывает дома, но я хотел бы с тобой повидаться. Если можешь, позвони утром (на субботу и воскресенье я хочу съездить в Ярославль). У вас есть телефон?
