Ознакомительная версия.
Протест был опубликован в газете «Правда», выпускавшейся в Вене нефракционным социал-демократом Л.Д. Троцким[97]. В этом документе, в частности, говорилось, что «членам объединенного Руководящего центра местной организации решительно ничего не известно о выборе и делегировании этого «делегата»… Кем выбран он и кем снабжен мандатом без ведома местной организации, является вопросом, решение которого нужно искать в искренности большевиков… Теперь товарищам станет ясным, каково искреннее желание т[оварищей] большевиков к объединенной и совместной работе».
Николаевский был прав, полагая, что этот протест произвел некое впечатление на ленинцев. Н.К. Крупская писала вскоре после Пражской конференции: «Насчет Баку какая-то злостная выдумка, но не всегда сразу распутаешь, в чем дело. Руководящий центр существовал до объединения… почему он теперь выступает с какими-то письмами, не знаю. Учинили там, что ли, ликвидаторы опять раскол… черт их разберет»[98]. Не очень разбиравшаяся в сложных склочных вопросах внутрипартийной борьбы жена Ленина этим письмом просто передавала чувство беспокойства своего супруга по поводу того, что факт злоупотреблений Ленина стал достоянием партийной общественности.
О Сталине Николаевский услышал от большевика A. C. Енукидзе вскоре после приезда в Баку в сентябре 1911 г. Енукидзе в это время принадлежал к числу примиренцев, то есть тех адептов большевизма, которые искренне стремились к ликвидации партийного раскола. В откровенном разговоре с Николаевским в полуподвальной пивной, собственником которой был социал-демократ, Авель Софронович охарактеризовал Кобу (Сталина) как человека крайне злобного и мстительного, способного не останавливаться перед самыми крайними средствами во фракционной борьбе. «Запомните, – сказал Авель, – очень мстительный, не забывает ничего. Так что будьте осторожны».
Слова эти показались Николаевскому настолько значительными, что весь этот эпизод зеркально запечатлела его память – не только то, что было сказано, но и место, тон, которым проговаривались слова:
«Помню, как сейчас, серьезный тон его ответа на мое недоверчивое замечание: что же, вы считаете, что они способны своих противников «мало-мало резать»? (так тогда писала правая печать о кавказских нравах вообще). «Не шутите, – ответил мне Енукидзе, – действительно способны». Он считал это характерной особенностью перенесения кавказских нравов во внутрипартийную борьбу; особо подчеркивал, что я не должен считать ее отличительной особенностью одних только большевиков, и назвал при этом имя «Петра Кавказского» (Н.В. Рамишвили, в 1918–1921 гг. министр внутренних дел Грузинской Демократической Республики), как меньшевика, который мало чем отличается от Кобы, советовал мне хорошо запомнить об этой особенности местных партийных отношений».
Николаевский, с присущей ему объективностью, отмечал, что в словах Енукидзе «не было элементов предостережения политически-полицейского характера», то есть его собеседник Сталина в провокаторстве не подозревал. К тому же, когда Николаевский приехал в Баку, Сталина там еще не было. Он отбывал ссылку в Вологде и в начале 1912 г. без каких-либо затруднений бежал оттуда. Недолго пробыв в Тифлисе, где ему было весьма неуютно, так как в социал-демократической организации этого города решительно преобладали меньшевики, которые относились к Сталину весьма подозрительно, считая его одним из главных организаторов экспроприации на Эриваньской площади[99], Сталин в марте приехал в Баку, где пробыл до конца месяца. Его приезд был связан прежде всего с арестом Спандаряна, ослабившим местную организацию большевиков. Сталин и должен был залатать возникшую «дыру» и отчитаться перед Лениным о проделанной работе.
Совещания бакинского Руководящего центра проходили раз в две недели по воскресеньям на квартире Гумета Абилова. После очередного заседания к Николаевскому пришел большевик Л.С. Сосновский и сообщил, что только что приехавший в город Сталин просит созвать новое экстренное совещание для доклада. «Моим первым движением, конечно, было ответить отказом, – вспоминал Николаевский. – Не говоря о том, что созывать экстренное собрание «Центра» среди недели, в рабочий день, было делом крайне трудным, я был уверен, что «Центр» не захочет выслушивать и доклада Сталина. Но и доводы Сосновского были серьезными. Он указывал, что «Центр», выступивший в печати с протестом против узкой фракционности поведения большевиков, не должен давать им права упрекать его в том же самом, а систематический отказ выслушивать доклады представителей ЦК ленинской партии давал основание для таких упреков. Для меня эти доводы Сосновского звучали тем более убедительно, что сам Сосновский по настроениям принадлежал тогда к числу тех большевиков-примиренцев, которые оказывали поддержку нашему «Центру» за его «надфракционную» политику[100]. Кончилось тем, что я обещал переговорить с друзьями и сделать попытку убедить их в необходимости встречи со Сталиным».
Как и следовало ожидать, члены «Центра» приняли решение со Сталиным не встречаться, понимая, что он будет всячески оправдывать созыв фракционной Пражской конферении, причем за решение не встречаться со Сталиным высказались даже большевики-примиренцы. Известить об этом Сталина поручили Николаевскому. Поздно вечером 29 марта 1912 г. Борис Иванович встретился с Кобой в присутствии Сосновского. «Хорошо помню первое впечатление, которое на меня произвел мой собеседник, – вспоминал он. – Я пришел без запоздания, но Сталин пришел раньше и занял самую удобную позицию в комнате – в углу, с явным расчетом иметь возможность наблюдать за собеседником, самому оставаясь немного в тени (начинало смеркаться, скоро пришлось зажечь лампу)».
Разговор начался с упреков. Сталин указал, что Николаевский – меньшевик, новый человек в Баку, систематически не позволял Спандаряну отчитаться о конференции. Николаевский ответил, что Спандарян не имел права выступать на Пражской конференции от имени бакинской организации. От ответа на вопрос, какая именно организация выдала Спадаряну мандат, Сталин уклонился. В то же время Сталин удивил, даже поразил меньшевика Николаевского относительной умеренностью своих взглядов. В частности, Сталин сказал, что если бы он был делегатом Пражской конференции, то выступил бы против резолюции, запрещающей соглашения с ликвидаторами на предстоящих выборах в Государственную думу. При этом Коба иронизировал по поводу заграничников, плохо понимающих русскую действительность. «Наши не хуже ваших», – заявил он, явно желая сказать этим, что эмигранты-большевики не лучше их меньшевистских собратьев. Это было опасное заявление, которое можно было истолковать как направленное против Ленина[101].
В результате была достигнута договоренность о создании общей избирательной комиссии с участием представителей обеих фракций. Николаевский поставил вопрос об усилении мер конспирации, о наличии нераскрытого провокатора или провокаторов в социал-демократической среде. Сталин вначале пытался обратить такую постановку вопроса против меньшевиков, заявив, что последние просто «боятся» ходить на собрания. Но тут же произнес резкие фразы и по поводу того, что «чрезмерно мнительные» люди встречаются и в его среде: они «не любят бывать арестованными» и вообще имеют «интеллигентские замашки». Разговор окончился шутливым предложением Николаевского организовать курсы по «практическому тюрьмоведению», чтобы не бояться упреков в нежелании быть арестованными. «Но я знаю также свою обязанность, – подытожил он, – принимать меры предосторожности для предупреждения провалов».
Сталин во время встречи произвел на Николаевского скорее негативное впечатление своей мрачностью и запутанными объяснениями о возможной инфильтрации полицейских агентов в социал-демократические организации Закавказья. Более благоприятное мнение сложилось о некоторых других большевиках, в частности о Сосновском и Енукидзе, что свидетельствовало об отсутствии какой-либо фракционной предвзятости в оценках Бориса. Чуть позже Николаевский узнал новые подробности неприглядного поведения своего недавнего собеседника. В Азербайджане нефтепромышленники заводили так называемых «кочи» – дружинников-телохранителей, в обязанности которых входила не только защита хозяина, но и устранение его противников и соперников. «Сталин проник в этот мирок и завел своих собственных «кочи», не останавливаясь перед устранением их руками становившихся ему опасными людей»[102].
Видимо, в апреле – мае 1912 г. Николаевский совершил объезд всего Северного Кавказа в связи с подготовкой объединительной конференции социал-демократических организаций, затеянной по инициативе Троцкого и состоявшейся в августе того же года в Вене. Однако «ничего организованного в социал-демократическом движении» он в этом регионе не нашел[103]. На начало июня того же года была назначена Закавказская областная конференция РСДРП. Николаевский готовился к отъезду в Тифлис на конференцию, где ему предстояло выступить с докладом о положении в бакинской организации. Он писал тезисы своего доклада, когда в комнату, где он проживал, ворвалась полиция. Пока открывали дверь, Борис успел сжечь написанное. Комната была заполнена едким дымом, и этот факт тотчас занесли в протокол. Уже после 1917 г. Николаевский, работая в архивах, установил, что он был выдан агентом охранного отделения, тайно проникшим в «Центр» незадолго до приезда Николаевского в Баку. Фамилия этого агента так и не была установлена.
Ознакомительная версия.
