Я пополз вперед и в сторону, отыскивая лучшее и близкое к противнику место для наблюдения. Облюбовал большой камень и устроился за ним. Пули щелкают о камень, но нас со связистом не достигают. Только мелкие осколки камня летят в стороны. Связался с дивизионом, батареи открыли огонь. Вижу, что снаряды ложатся хорошо, вскакиваю с трубкой у уха, чтобы проследить, вся ли площадь, занятая неприятелем, покрывается нашим огнем. Везде видны разрывы.
Хепонотка была взята без потерь с нашей стороны. У нас был только один раненый. Повсюду валялись убитые финны…
Скоро ночь, крепче мороз, и мы ищем, где бы нам расположиться на отдых. После разведки решили ночевать в имении Ахола, оставленном финнами. Осторожно пробрались в темные помещения, стали устраиваться там, кто как мог. И вдруг грохот разрывов, вой снарядов.
Очевидно, мы попали в ловушку, и враг обрушил огонь по заранее вычисленным целям. Бойцы стали выскакивать на двор, открыли беспорядочный огонь. Кое-кто заметался, ища выхода из окружения. Кравченко стал собирать людей, и тут его ранило в обе ноги.
Положение трудное. Ночь, мы окружены, и неизвестно, какие силы у противника. Но связь у меня с дивизионом не нарушена. Обхожу кругом двор и стараюсь выяснить по звукам выстрелов примерное расположение противника. Включаюсь в связь, сообщаю данные, и наши батареи создают перед имением завесу заградительного огня. Под защитой огня командир батальона начал выводить людей из имения.
Я лежу в воронке, сверху снег, а внизу вода. Командир говорит мне, что оставляет нам два пулемета и что мы должны не прекращать огня, пока батальон полностью не выйдет из окружения. Молча киваю ему головой – отвечать нет времени. Корректирую огонь до тех пор, пока мне доносят, что батальон уже занял новый рубеж.
Теперь надо уходить и нам. Командую бойцам об отходе, хочу подняться и не могу. Шинель моя так крепко примерзла к снегу, что лишь с большим трудом удалось ее отодрать. Валенки насквозь промокли, коленок не чувствую – отмерзли. Ковыляю кое-как, пули густо ложатся возле. Калмыков сердится:
– Все ушли, товарищ командир, одни мы…
– Идите и вы, – говорю ему, – я догоню потом.
Он с глубоким удивлением смотрит на меня и отрицательно качает головой.
Приходим в батальон. Все в полном порядке. Ранены только Кравченко и еще два бойца. Утром выяснили обстановку, открыли артиллерийский огонь и сильным броском заняли имение. В воронке нашел свою шапку, которую там оставил ночью.
Через два дня я был у станции Тали, когда наши части форсировали водную преграду. Финны открыли шлюзы, но нам все же удалось под прикрытием артиллерийского огня организовать переправу.
Это был один из последних боев, наши части уже охватывали Выборг и начали штурм города-крепости в нескольких пунктах. Мне посчастливилось одним из первых войти в Выборг. Я был назначен тогда командиром батареи и участвовал в штурме. И вот наши орудия катятся по улицам Выборга. Бойцы радостно и с гордостью смотрят вокруг: был неприступный укрепленный район – бесчисленные доты, деревоземляные огневые точки, траншеи, надолбы, проволочные заграждения, скалы, водные преграды, противотанковые рвы. минированные селения, – и все это взято и разгромлено силой советского оружия, храбростью и мужеством советских патриотов.
Прекрасно было это сознание в лучшие часы боевой жизни!
Прошло несколько дней. Как-то на рассвете, когда я спал, в комнату шумно ворвались товарищи. Вскакиваю, думая, что это боевая тревога. А они суют мне прямо в лицо «Ленинградскую правду». И в списке новых Героев Советского Союза я нашел свое имя.
Герой Советского Союза М.Я. Кравченко и операторы фильма «Линия Маннергейма» Ешурин и Коган. Москва. 19 февраля 1941 года
Младший лейтенант Н. Кондратьев Пленные
Вечером 17 февраля, после занятия станции Кямяря, наш полк свернул влево по дороге, ведущей в Выборгскому шоссе. Прошли километра три. Ночь стояла тихая, звездная. Позади в небе виднелись отсветы горящей станции, где-то слышалась отдаленная стрельба. 2-й батальон, шедший головным, неожиданно наткнулся на дорогу, не обозначенную на карте. Из лесу дорога спускалась в низину, а оттуда вела к крутому лесистому косогору. На косогоре – тщательно замаскированные, просторные финские землянки. Их было много, должно быть, тут стояла в резерве одна из финских частей, брошенная теперь на выручку разгромленной линии Маннергейма.
Разместились в первой линии землянок. Спим. Просыпаемся утром, узнаем от дозоров: в соседних с нами землянках – финны.
– Откуда же финны? – спрашиваем.
– Пришли и залегли, – отвечают дозорные.
– А чего же вы не подняли тревогу?
– Зачем? Только вспугнули бы их. Драться они с нами все равно не стали бы: едва на ногах стоят. Должно быть, с линии.
Окружаем землянки. Действительно – финны. Приказываем сложить оружие. Бросают на землю винтовки, автоматы, пистолеты, ножи, патроны. Угрюмые, понурые лица. Цвет кожи землистый. У многих – седые волосы. Почти у всех пляшут руки и чувствуем, не от испуга перед пленом, а, должно быть, от пережитого в дотах ужаса.
Финны молчат. Их много, и все пришибленные, потерянные. Молчим и мы. Вдруг откуда-то сверху косогора раздается тонкий, с восторженно-истерическими нотками, голос:
– Я швед!.. Я швед!.. Я швед!..
Оборачиваемся: от верхней землянки спускается к нам по косогору молодой человек, лет двадцати пяти, в легком пальто, в шляпе, в ботиночках с острыми лакированными носками. Идет, приплясывая от холода, руки подняты вверх, а сам заискивающе улыбается и все повторяет:
– Я швед!.. Я швед!.. Я швед!..
Подошел, оглядывается, кому бы сдаться в плен. Красноармейцы с ненавистью смотрят на этого хлыща в лакированных ботиночках. Из добровольцев, должно быть. Добровольцем против нас, советских людей, пошел… Бродяга!
Увидев, что ни сочувствия, ни одобрения не встречает, швед некоторое время сконфуженно топчется на месте под суровыми взглядами людей, потом, желая, видимо, тронуть наши сердца, опять произносит:
– Я швед…
– Замолчи! – обрывает его красноармеец. – Не швед ты, а дерьмо. Всю свою нацию опозорил…
Финны улыбаются. Должно быть, и они не особенно в ладах с этими молодчиками, завербованными за границей.
По косогору разносится запах кухонь. Красноармейцы подходят к кухням с котелками и возвращаются к землянкам в клубах дымящегося борща, с буханками только что выпеченного вкусного армейского хлеба.
В группе пленных – движение. Лица финнов вытягиваются, глаза с жадностью смотрят на хлеб, борщ. Многие протягивают руки, просят сдавленным голосом:
– Хлеба, товарищ…
Командиры распорядились накормить пленных. Им дали по котелку борща, дали хлеба, шпику, чаю, сахару.
Как они ели! Руки пляшут, глаза воровато снуют. Им словно не верится, что в руках у них хлеб – настоящий хлеб!
И тут вдруг прибывает к нам командир 3-го батальона капитан Кравченко. С ним красноармейцы, у них тюки финских листовок и прокламаций. 3-й батальон, оказывается, заночевал в даче какого-то русского эмигранта. В подвалах дачи красноармейцы обнаружили финскую военную типографию, печатавшую «обращения к красноармейцам», листовки, прокламации.
А «обращения» эти и листовки вот какие. На одной напечатано жирным шрифтом:
«Красноармейцы! Поворачивайте штыки в землю, сдавайтесь в плен. Мы вас будем кормить маслом, сыром, шоколадом… Пленные красноармейцы получат по стакану вина в день…»
Смотрим на листовки, на пленных финнов, поедающих наш борщ и хлеб. Думаем: этакая ирония судьбы! Нам предлагают масло, сыр, шоколад, вино, а сами рады кусочку нашего хлеба. Тьфу!
Финны позавтракали, просят закурить. Вспоминаем про листовки, становится противно. Но, думаем, не эти люди печатали листовки. Эти – обманутые, они поддались на гнусную шовинистическую пропаганду своих поработителей, не знали, что делают. Вытаскиваем папиросы, угощаем:
– Курите… Да вперед умнее будьте. Не против нас воевать вам надо, а против своих господ, против тех, кто обманывал вас, кто ожесточил вашу душу…
Курят, улыбаются…
Бои в Финляндии. Воспоминания участников 2 части. / 2-е изд. – М.: Воениздат, 1941. – 400; 540 с.
Так вырабатывались и отрабатывались формы и методы ратной работы Ивана Яковлевича Кравченко, нацеленные на победу над врагом и сохранение жизней и здоровья своего личного состава. А подчиненные, в ответ на такую заботу, очень уважали своего Командира и выполняли все его указания и приказания с желанием и энтузиазмом.
Часть 3. Целый год мирной жизни
Из воспоминаний дочери Ивана Яковлевича Кравченко, Нины Ивановны
«Нашего папу отправил учиться в Академию им. Фрунзе. Мы приехали в Москву. На четвертом этаже общежития слушателей академии, прямо рядом с академией, нам дали двухкомнатную квартиру.
