при Вальми (регион Шампань – Арденны). Эта победа показала, что народная армия способна справляться с регулярными войсками монархических держав.
К середине октября Наполеон вернулся в Аяччо отстаивать интересы якобинцев и предпочел звание подполковника корсиканской Национальной гвардии должности капитана 4-го артиллерийского полка французской армии. Антифранцузские настроения на острове оказались гораздо сильнее, чем когда он уезжал, особенно после сентябрьских убийств и провозглашения республики. При этом он, по его словам, был по-прежнему «уверен, что лучшее, что следует сделать Корсике, – это стать французской провинцией» {133}. Из корсиканского националиста он превратился во француза-революционера не потому, что наконец забыл издевательства в училище, не из-за отца и уж точно не в силу какой-либо из диковинных психосексуальных причин, впоследствии приводимых историками и биографами, а просто потому, что политика Франции и Корсики радикально изменилась, и в ней нашлось место и для него. Паоли, предпочитавший союз с более могущественными и политически влиятельными, чем Бонапарты, кланами Буттафуоко и Поццо ди Борго, выступил против республики, закрытия монастырей и почти всех прочих пунктов революционной программы, которую отстаивал Наполеон и его родственники. Паоли отказался зачислить Люсьена к себе и даже пытался помешать Наполеону вернуть должность в Национальной гвардии. Наполеон не мог оставаться корсиканским патриотом, когда человек, олицетворявший корсиканский национализм, бесповоротно оттолкнул и его самого, и его семью.
Бонапарты проигрывали сторонникам Паоли в запутанной, динамичной клановой политике с заметным оттенком вождизма. Наполеон, даже оставаясь ярым приверженцем корсиканского национализма, уже проникся – через чтение, образование, проведенное в Париже время и погружение во французскую культуру – французскими идеями и теперь соотносил мелкие заботы корсиканцев со всеобщими принципами, провозглашенными революцией, которую грозили задушить Австрия и Пруссия. В следующие месяцы Наполеон привыкал считать себя в большей степени французом и в меньшей – корсиканцем. Много лет спустя какой-то мэр попытался польстить ему, сказав: «Как удивительно, ваше величество, что вы, не будучи французом, так любите Францию и столько сделали для нее». Наполеон вспоминал: «Я почувствовал, как будто он ударил меня. Я повернулся к нему спиной» {134}.
Отчуждение между Бонапартами и сторонниками Паоли усилила казнь Людовика XVI 21 января 1793 года и образование в Париже Комитета общественной безопасности. Очевидец вспоминал произнесенные в узком кругу слова Наполеона, узнавшего о гибели Людовика: «Несчастные! Их ждет анархия» {135}. Наполеон считал казнь короля (за которой в октябре последовала казнь Марии-Антуанетты) тактическим просчетом. «Если бы французы были умереннее и не лишили Людовика жизни, – говорил он впоследствии, – то вся Европа революционизировалась бы. Война спасла Англию» {136}. И все же Наполеон в то время открыто одобрял цареубийство и начинал письма с принятого у республиканцев обращения «гражданин» {137}. 1 февраля Франция объявила войну Англии и Голландии – вскоре после того, как Испания, Португалия и Сардинское королевство объявили войну Франции. Проигнорировав урок Вальми, европейские монархи объединились, чтобы покарать цареубийц-республиканцев. В марте 1793 года Конвент образовал Комитет общественного спасения, к июлю фактически превратившийся в правительство страны. Среди его членов выделялись вожди якобинцев Робеспьер и Сен-Жюст. 23 августа Комитет объявил всеобщую мобилизацию, и годных к военной службе мужчин в возрасте 18–25 лет призвали на защиту революции и родины. Это более чем удвоило численность вооруженных сил республики (с 645 000 до 1,5 млн человек) и сплотило нацию перед лицом опасности.
По-видимому, война началась бы в любом случае, но объявление республикой войны англичанам явилось серьезной ошибкой: к тому времени правительство тори во главе с Уильямом Питтом – младшим (он пришел к власти в 1783 году, когда ему было всего 24 года) испытывало инстинктивную антипатию к революционной Франции [11]. Пользуясь удобным географическим положением, островная Англия стала гораздо более последовательным, чем кто-либо, противником революции, а следом и Наполеона, и в течение следующих 23 лет находилась в состоянии мира с Францией всего 14 месяцев. «Будьте уверены, – сказал Питт политическому философу Эдмунду Бёрку, который уже в 1790 году в “Размышлениях о революции во Франции” предсказал террор и приход диктатора, – мы не отступимся до самого Судного дня» {138}. Посрамленная в Америке десятилетие назад Англия увидела возможность при помощи своего могучего флота вышвырнуть французов из морской торговли, блокировать или отнять их колонии и упрочить собственные позиции крупнейшей торговой державы в мире. Для Питта и его последователей непреклонное противостояние революционной, а позднее – наполеоновской Франции было не только моральным и идеологическим императивом: использование Англией возможности заменить Францию в роли мирового гегемона было совершенно логичным геополитическим шагом. С этой целью сторонники Питта в Лондоне посредством огромных прямых субсидий, которые Наполеон называл «золотом Питта», оплатили создание не менее семи антифранцузских коалиций {139}.
Через месяц после казни Людовика XVI Наполеон занял свой первый крупный пост: ему поручили командовать артиллерией отряда, выделенного для «освобождения» трех принадлежавших Сардинскому королевству островков. Поход возглавил Пьер ди Чезари-Рокка, племянник Паоли, которого Наполеон за глаза называл «щеголем» {140}. 18 февраля он с корсиканской Национальной гвардией прибыл в Бонифачо на 22-пушечном корвете «La Fauvette» из маленькой эскадры адмирала Лорана де Трюге. К ночи 23 февраля республиканцы заняли остров Санто-Стефано. От двух соседних островков, Ла-Маддалена и Капрера, его отделяло всего 730 метров. Наполеон установил свои орудия так, чтобы стрелять поверх других островков, и на следующий день открыл огонь. Но потом с борта «La Fauvette» новобранцы из провансальских крестьян, составлявшие большую долю отряда, увидели, что хорошо вооруженные и воинственно настроенные сардинцы на берегу не выказывают желания быть освобожденными, и взбунтовались. Чезари-Рокка отменил поход. Разъяренному Наполеону пришлось заклепать орудия и сбросить их в море.
Таким образом, первая военная операция закончилась для Наполеона провалом, но, если бы Паоли выделил для нее не 1800, а 10 000 солдат, как и требовал Конвент, дело могло бы увенчаться успехом. Наполеон пожаловался Паоли, что войска «были лишены необходимого для похода; они выступили без палаток, без мундиров, без плащей и без артиллерийского обоза» и поддерживала их лишь «надежда на успех» {141}. Неутешительное начало для нового Цезаря, но на этом примере Наполеон усвоил значение боевого духа, тылового обеспечения и организаторских способностей гораздо нагляднее, чем из лекций.
В следующие четыре месяца, по мере того как корсиканское правительство расходилось с французами и сближалось с англичанами, которые 23 июля 1794 года по приглашению Паоли оккупировали остров, Наполеон изо всех сил пытался лавировать, даже когда однажды Паоли после ссоры назвал Люсьена «змеей». На западе Франции, в глубоко консервативной Вандее, после казни короля восстали шуаны – за Бурбонов и против революционеров-безбожников. Комиссары исполнительной власти колесили по стране (как рассказывают, возя с собой гильотину [12]) и утверждали идеологическую чистоту, а Паоли укреплял цитадель Аяччо. В этих условиях возможностей у Наполеона становилось все меньше. Уже 18 апреля Наполеон написал в поддержку Паоли «Обращение к Конвенту», но в том же месяце сочинил и «Обращение к коммуне Аяччо», призвав горожан присягнуть на верность республике. Когда Саличетти приказал арестовать Паоли за измену, потребовалось немедленно принять решение. На острове вспыхнуло восстание в поддержку «отца отечества» Паоли. Мятежники сожгли чучело Саличетти и срубили посаженные республиканцами «деревья свободы». Сторону республики теперь держали лишь Бастия, Сан-Фьоренцо и Кальви, где стояли французские гарнизоны.
В апреле 1793 года, когда стало ясно, что в Конвенте взяли верх якобинцы во главе с Робеспьером, генерал Дюмурье, жирондист и соавтор победы при Вальми, перешел на сторону австро-прусской коалиции. Предательство Дюмурье и другие причины вынудили Робеспьера отдать приказ об аресте жирондистов, и 31 октября в течение тридцати шести минут 22 из них были обезглавлены. Начался террор.
3 мая Наполеон попытался присоединиться к Жозефу в Бастии, но был схвачен паолистами-montagnards (горцами). Вскоре Наполеона освободили крестьяне из деревни Боконьяно, где Бонапарты владели имением, и он смог продолжить свой путь. 23 мая толпа сторонников Паоли в Аяччо разграбила дом Бонапартов, но не сожгла его, вопреки некоторым источникам. (Возможно, дом не так уж пострадал: счет за ремонт, выставленный четыре года спустя, составил всего 131 франк {142}.) Корсиканский парламент, в котором распоряжался Паоли, объявил вне закона Бонапартов – но не тридцать их
