Вот это маханул Андреич!
Сам Ефимов и сел около Ефимовской, — смеются ребята. — Никак у него родственники там?
Костылев и Сухов запустили двигатели, а Соседин помчался зачем-то в палатку. Прибежав обратно, он сунул мне в руки листок бумаги:
— Это расписание, по которому немцы приходят бомбить Клопицы. Советую изучить!..
Друзья улетели. Вскоре аэродром погрузился в вечерние сумерки. Техники продолжали работать возле машин, готовя их к утреннему вылету. Инженер эскадрильи Сергеев решил помочь нам освоиться на новом месте.
— Раз инженер с нами, значит, парадок на Балтике, — сказал Багрянцев, копируя белорусский акцент своего друга. Сергеев добродушно улыбнулся, собираясь что-то ответить Багрянцеву, но забыл об этом, увидя на нашем пути кусок промасленной ветоши. Выгоревшие брови его сошлись, он не на шутку рассердился:
— Опять трапки, опять нет парадна! Рассердился и рассмеялся, поймав себя на том, что отдал дань белорусскому произношению.
С этим вспыльчивым, но отходчивым, душевным человеком было легко. Держа в руке кусок ветоши, он повел нас дальше. Вскоре мы увидели палатки технического состава, поставленные в лесу между золотыми стволами высоких сосен. На самой границе леса, поблизости от стоянки самолетов, белела наша палатка — наш полотняный дом.
«Что ожидает меня здесь?» — думал я в тот вечер, укладываясь в постель. Сон долго не приходил. Прислушиваясь к ровному дыханию товарищей, я перебирал в памяти события последних дней…
Ровно в семь часов утра, как значилось в расписании, составленном Сосединым, над Клопицами появились фашистские самолеты.
Пара вражеских истребителей нагло промчалась над нашей стоянкой и стала кружить над аэродромом. Багрянцев приказал запустить моторы. Мы поднялись в воздух. «Мессершмитты» набирали высоту. Затем они, уменьшив скорость, сделали разворот, причем вблизи от нас. Багрянцев сразу же довернул самолет и ринулся за ними. Соблазн атаковать маячившие перед носом вражеские самолеты был велик. Не отставая от Багрянцева и Тенюгина, я дал газ, но, на счастье, оглянулся. Сзади два других вражеских истребителя пикировали на самолет Багрянцева. Еще секунда — и помочь ему было бы уже невозможно. Я сделал стремительный разворот и дал заградительную очередь. Так и не успевший открыть огонь по Багрянцеву «мессершмитт» задрал нос, перевернулся на спину, начал медленно вращаться и вдруг отвесно пошел к земле.
— Сбил я его, сбил! — закричал я. Мой голос странно прозвучал в кабине, где меня никто не мог услышать. А фашистский самолет все падал и падал, и я не сводил с него глаз. Еще несколько секунд — и все кончилось. Взметнулось облако пыли и, разгоняемое ветром, начало быстро таять. Самолет упал возле церкви в деревне Клопицы, всего в полукилометре от нашей стоянки.
Воздушный бой окончился. Фашисты не осмелились повторить атаку и ушли восвояси. Я прибавил газ, догнал Багрянцева и жестами указал ему на то место, куда упал «мессершмитт». Командир улыбнулся, кивнул мне и, на секунду бросив управление, сцепил руки и поднял их, поздравляя меня.
После посадки мы все трое приехали к месту падения вражеского самолета. Окружившие «мессершмитт» колхозники, увидя нас, расступились.
Вот он, поверженный враг. Всего несколько минут назад он еще зловеще парил в небе, а теперь… Мотор и кабина с летчиком врылись глубоко в землю. Фюзеляж и хвостовое оперение с паучьей свастикой торчат снаружи. Крылья валяются в стороне.
И стар и мал сбежались сюда, на окраину деревни Клопицы, Все говорят о только что закончившемся воздушном бое. Громче других делится впечатлениями старый дед.
Стою я у цеДОзи, гляжу в небо, — возбужденно рассказывает он. — А фашистский самолет летит прямо на меня. «Свят, свят!: — говорю. — Никак сейчас бомбу бросит!» И конечно, скорее за церковь. Перекрестился, прижался к стене, глаза зажмурил, жду. Засвистело, слышу, что-то да ка — ак ахнет! Упасть упало, а взрыва нет. Открыл я глаза, и — мать пресвятая богородица! — — диву даюсь. Оказывается, не бомба это вовсе. Сам сатана пожаловал к нам собственной персоной. Я за лопату и к нему. Да вот не пригодилась моя лопата. — Дед разводит руками. — А то бы капут его благородию…
Да, работа чистая, — говорит Багрянцев, — ничего не скажешь. Бессонова бы сюда, Игорь. Пусть бы посмотрел! Ну, спасибо тебе, дружище! — Он обнял меня. — Спасибо за выручку. Опоздай ты всего на одну секунду, и остались бы мои ребята сиротами…
Ну вот, товарищи, — Багрянцев указывает окружающим нас людям на вражеский самолет, — этот уже отлетался, и с остальными так будет!
Он просит колхозников не трогать ничего на самолете до приезда наших техников. Мы садимся в машину, напутствуемые добрыми пожеланиями жителей села. Напоследок я еще раз оглядываюсь на останки «мессершмитта». Как — никак он сбит не кем — нибудь, а мной.
Клопицкий лес. Сосна вперемежку с елью, ни единой полянки — сплошной зеленый ковер.
Сверху видна между деревьями только крыша здания штаба бомбардировочного полка. Рядом с лесом простирается огромное поле. Это наш аэродром. И он тоже выглядит как зеленый ковер. А воздух — какой здесь воздух! Как хорошо дышится на приволье!
Мы прилетели в Клопицы неделю назад. Сегодня я проснулся еще затемно. Не вставая с койки, поднял край намокшей палатки. Сырая прохлада дохнула в лицо.
Три дня лил дождь. Три дня не летали ни мы, ни немцы. Ребята говорят, что они устали от безделья. Правда, техникам и в непогоду работы хватало. Они основательно осмотрели самолеты за эти дни. У моей машины, оказывается, сбился прицел. Инженер обещал заняться ею, как только пройдет дождь. Я прислушиваюсь, не бьют ли по брезенту палатки дождевые капли. Нет, не бьют. Значит, с рассветом займемся прицелом. А пока можно полежать. Накануне нам заменили постельное белье. Приятно поваляться в чистой постели. Впрочем, это уже отдых сверх всякой нормы. Вчера и позавчера мы спали сколько хотели, и так получилось, что Багрянцев разговорился и рассказал нам очень много интересного о себе.
Детство на его долю выпало нелегкое. Ему не было и шести, когда отец погиб на войне. Шел 1914 год. Многодетная семья Багрянцевых голодала. Девятилетний Миша должен был пойти работать подмастерьем к кустарю — жестянщику. Потом возник конфликт с отчимом, началась беспризорная жизнь. Четыре года скитался Миша по стране, пока не пристроился работать на заводе. В армии осуществилась его давнишняя мечта. Он стал учиться в летной школе. Потом — советско — финляндский военный конфликт, первые бои и победы, первый орден.
Перебирая в памяти рассказанное Михаилом Ивановичем, лежу в еще сумрачной палатке. На одной из коек спит Тенюгин, другая аккуратно заправлена. Багрянцев улетел в Низино. Шел дождь, но он все же поднялся в воздух. Наверное, ожидается что-то серьезное, если его вызвали в такую непогоду.
