— Ты всегда говоришь то, что думаешь?
— Всегда!
Она смешила меня. Но и заставляла задуматься о том, что я переживаю внутри себя, не позволяя себе высказаться. Мое воспитание не допускало такого, меня останавливало длительное подчинение. Но у Насим были свои аргументы.
— Мужчины и женщины равны. У нас один долг. Я осознаю, что ислам дал превосходство мужчине, но у нас мужчины пользуются им для того, чтобы полностью подчинить женщину. Ты должна повиноваться отцу, брату, дяде, мужу, в конечном итоге — всем мужчинам деревни, провинции, всей страны!
Насим говорила:
— Я читала о твоей истории в газетах, многие говорили о тебе. Но ты сама? Ты сама говорила о себе? Ты говоришь о своем несчастье с достоинством, но ты захлопнулась, как шкатулка. Твое несчастье — такое же, как у половины наших женщин. Вся их жизнь — горе и подчинение, они никогда не осмеливаются выразить свои чувства и возвысить голос. Если кто-то из них посмеет сказать «нет», она рискует своей жизнью или, в лучшем случае, быть избитой. Приведу тебе пример. Женщина хочет посмотреть фильм, но муж ей не позволяет. Почему? Потому что хочет держать ее в неведении. Тогда ему проще рассказывать ей что угодно, запрещать что угодно. Мужчина говорит женщине: «Ты должна мне подчиняться, и все!» И она ничего не говорит в ответ. Но я отвечу вместо нее.
Где это написано? А если ее муж кретин? А если муж бьет ее? Она проживет всю свою жизнь, избиваемая мужем-кретином? А он будет продолжать думать, какой он умный?
Жена не умеет читать. Мир воспринимается ею только через мужа. Как же она может сопротивляться? Я не говорю, что все мужчины в Пакистане одинаковы, но им очень трудно доверять. Слишком многие неграмотные женщины не знают своих прав. К несчастью, ты узнала о своих правах только потому, что оказалась единственной, кто должен был заплатить за провинность, якобы допущенную твоим братом, — то есть за провинность, которую ты сама не совершала! Значит, надо продолжать бороться. Но на этот раз ты должна бороться сама с собой. Ты слишком молчалива, слишком закрыта, слишком осторожна, и ты страдаешь от этого! Тебе надо освободиться из тюрьмы, в которую сама себя заключила. Мне ты можешь рассказать все.
И я в самом деле сумела рассказать Насим все. Она знала, конечно, мою историю, но в том виде, что и журналисты, полиция и судья. Событие из газетной хроники происшествий, может быть, чуть более значительное, чем другие.
То, о чем я никогда раньше не говорила, она выслушала с сочувствием и пониманием.
Моральное и физическое страдание, стыд, желание умереть, тот хаос в голове — все, что я испытвала, когда прошла одна по дороге, ведущей к дому, и упала на постель, как умирающее животное. Ей я смогла поведать то, что невозможно было рассказать матери и сестрам, потому что с детства я была приучена только к молчанию.
Рассматривая альбом с фотографиями того времени, я порой не узнаю себя. Тощая, костлявая, с затравленным взглядом, как тогда, когда я впервые встретилась с ответственным сотрудником пакистанской Организации по защите прав человека, базирующейся в Исламабаде. Он приехал ко мне в деревню, и благодаря ему моим планом открытия школы заинтересовалась Канада. На той фотографии я съежившаяся, согбенная, едва осмеливающаяся взглянуть на фотографа.
С тех пор как Насим стала моей сестрой по борьбе, я ощутила уверенность в себе. Щеки у меня округлились, взгляд стал спокойным, потому что я начала нормально есть и спать.
Собственная боль — секрет, который стыдно выдать, как многим кажется, но это освобождает тело и душу. Я об этом не знала.
Я росла, не осознавая, кто я. С такой же душой, что у прочих женщин в доме. Невидимая. Все, что я узнавала, я ловила из обрывочных фраз других. Например, женщина говорила:
— Ты видела, что сделала та девушка? Она обесчестила семью! Она заговорила с парнем! У нее нет больше чести.
Тогда моя мать обращалась ко мне:
— Видишь, доченька, что случилось у этих людей? Такое может и с нами случиться. Будь осторожна!
Даже совсем маленьким девочкам запрещалось играть с мальчиками. Мальчику могло попасть от матери, если он играл в мячик со своей двоюродной сестрой.
Потом, когда дочери становились старше, матери говорили громким голосом, чтобы те могли их слышать. Часто критические комментарии относились, например, к невестке.
— Ты не слушаешься своего мужа! Ты обслуживаешь его недостаточно быстро!
Таким образом младшие, которые еще не были замужем, учились, что надо и что не надо делать. Помимо молитв и цитат из Корана, это было нашим единственным обучением. Нас учили осторожности, беспрекословному повиновению, подчинению, страху, уважению к мужчине. Нас учили забыть о себе.
Ребенком я не была подозрительной. Не была замкнутой, молчаливой. Я много смеялась. Моей единственной собеседницей была бабушка со стороны отца, Нанни, которая меня воспитывала и жила всегда вместе с нами. У нас было привычным доверять ребенка какой-то другой женщине в семье, помимо матери.
Сейчас моя бабушка старая, плохо видит. Она не знает своего возраста, как не знают его мои отец и мать. У меня есть сейчас удостоверение личности, однако бабушка говорит, что мне на год больше, чем написано в документах. Здесь, в деревне, это не имеет никакого значения. Возраст — это жизнь, проходящие дни, время, их составляющее.
Иногда, в период жатвы, кто-нибудь из родственников говорил:
— Теперь тебе десять лет исполнилось!
Но точной даты никто не знал. Могли спутать с предыдущим ребенком или же со следующим. В деревнях не существовало понятия гражданского состояния. Ребенок родился, он живет, растет, вот и все, что учитывается.
Я начала помогать матери или тете во всем, что касалось работы по дому, в возрасте примерно шести лет. Если отец приносил кукурузу для скотины, я ее рубила. Иногда ходила в поле помогать резать траву. Мой брат Хазор Бахш был занят на жатве, тогда как отец работал в другом месте. У него была небольшая лавка, где он пилил древесину.
Со временем семья увеличилась. У меня появилась сестра, Насим. Другая сестра, Джамаль, к сожалению, от нас ушла. Затем Рахмат и Фатима. Наконец, второй, и последний, сын у моей матери — Шаккур.
Иногда я слышала, как мать говорила, что, если следующим ребенком Бог пошлет ей сына и больше детей у нее не будет, она этим останется довольна. Она как бы признавалась, что родила уже достаточно детей. Но после Шаккура родилась Тасмия, еще одна дочь, последняя.
Между моими братьями разница в возрасте очень большая, но девочки по возрасту ближе друг к другу. Я помню, какие игры мы придумывали с тряпичными куклами, когда у нас было время. Это было очень серьезно. Игра состояла в обсуждении будущих свадеб между куклами. Я брала, к примеру, куклу-мальчика, сестра — куклу-девочку, и начинались такие разговоры:
