В мае 1860 года Николай, давно страдающий чахоткой, едет за границу на лечение, но оно не дает ожидаемых результатов. Приезжает Лев Николаевич, чтобы быть с братом и ухаживать за ним. 20 сентября 1860 года Николай Толстой умирает в возрасте всего 37 лет. «Два месяца я час за часом следил за его погасанием, и он умер буквально на моих руках», – писал Лев Толстой. Потом он скажет своему помощнику Николаю Гусеву: «Смерть Николеньки – самое сильное впечатление в моей жизни».
Во время похорон брата Льву Николаевичу пришла в голову идея «написать матерьялистическое Евангелие, жизнь Христа матерьялиста». Видимо, Толстой хотел создать в противовес церковным учениям такое описание Христа, где тот был бы не Богом, а человеком. Но дальше мысли дело не пошло.
Смерть брата потрясла Толстого до глубины души, навалились вопросы. «И зачем? за что? мучилось, радовалось и тщетно желало такое милое, чудное существо… Ничем, кроме грустью и ужасом, нельзя ответить на этот зачем? Тот же зачем звучит и в моей душе на все лучшее, что в ней есть». После ухода Николая Толстого неразрешенный вопрос о смысле жизни и смерти встал перед Львом Николаевичем с новой силой. «Скоро месяц, что Николенька умер. Страшно оторвало меня от жизни это событие. Опять вопрос: зачем? Уж недалеко до отправления туда. Куда? Никуда. Пытаюсь писать, принуждаю себя, и не идет только оттого, что не могу приписывать работе того значения, какое нужно приписывать для того, чтобы иметь силу и терпенье работать».
В письме А. А. Толстой он пишет: «Не то, что половина жизни оторвана, но вся энергия жизни с ним похоронена. Незачем жить, коли он умер, и умер мучительно; так что же тебе будет? Еще хуже… Вот уж месяц, я стараюсь работать, опять писать, что я было бросил, но самому смешно». Он делится самым сокровенным, душевным состоянием брата перед смертью: «За несколько минут перед смертью он задремал и вдруг очнулся и с ужасом прошептал: «Да что ж это такое?» Это он ее увидал – это поглощение себя в ничто».
«А уж ежели он ничего не нашел, за что ухватиться, что же я найду? Еще меньше», – и уже о своих терзаниях и сомнениях: «Тысячу раз я говорю себе: “Оставим мертвым хоронить мертвых”, надо же куда-нибудь девать силы, которые еще есть, но нельзя уговорить камень, чтобы он падал наверх, а не вниз, куда его тянет. Нельзя смеяться шутке, которая наскучила, нельзя есть, когда не хочется. К чему все, когда завтра начнутся муки смерти со всею мерзостью подлости, лжи, самообманыванья, и кончатся ничтожеством, нулем для себя». Его размышления переходят в озлобление против того, кого люди называют Богом. Чаша смертей заполнена и перевалила за критическую массу, больше нельзя спрятаться и уклониться от этих вопросов.
Толстой продолжит свое путешествие и в 1861 году. Он начнет писать произведение «Декабристы», но не продвинется дальше третьей главы, чуть не сделает предложение Екатерине Александровне, племяннице Дондуковых-Корсаковых, но передумает. А потом вернется в Россию.
18 лет семейного «счастья»
У нравственного человека семейные отношения сложны, у безнравственного – все гладко.
Л. Н. Толстой
1862 год. Мысли о семейной жизни все чаще и чаще посещают Толстого, он убежден, что «без семьи он не в силах получить от жизни всего, чтобы почувствовать, постигнуть ее полноту, и сам не в силах дать жизни, людям всего, что способен дать». Но пока это только мысль, а в реальности рядом с ним случайные обитательницы борделей. Правда, была у Толстого и сильная любовная привязанность к замужней яснополянской крестьянке Аксинье Базыкиной. «Чудный Троицын день. Вянущая черемуха в корявых рабочих руках… Видел мельком Аксинью. Очень хороша. Все эти дни ждал тщетно… Красный загар шеи… Я влюблен, как никогда в жизни. Нет другой мысли. Мучаюсь. Завтра все силы». «Ее не видал. Но вчера… мне даже страшно становится, как она мне близка». Что интересно, в период встреч с Аксиньей в дневнике Льва Николаевича нет записей о других женщинах. Как отмечает известный исследователь жизни Толстого В. А. Жданов: «Прекратилось мучительное раздвоение инстинкта на две силы: силу любви и силу чувственности. Наконец и в непосредственном проявлении, а не только в сознании, сладострастие потеряло свое преобладающее значение». Возможно, именно на фоне отношений с крестьянкой Лев Толстой советует друзьям и своим помощникам выбирать жену из «здоровой крестьянской среды». Толстой говорит: «Взгляните на наших городских барышень, этих жалких, хилых, анемичных созданий, – стянутые с утра до ночи в узкие корсеты, как бабочки, порхающие в своих уродливых, дорогостоящих костюмах, на балах, вечерах, собраниях, обратившие ради собственных удовольствий ночь в день, а временем сна, отдыха избравшие день. Это ли жизнь?.. сравните с нашими краснощекими, жизнерадостными Еленами, Матренами… выбрав любую из них себе в жены, вы можете смело рассчитывать на безболезненные роды, на здоровое потомство и будете уверены, что навсегда вы гарантировали себя от медицинского шарлатанства, от этих докторов, лекарств, рецептов, аптек…» Однако сам он не последует этим советам и в жены себе выберет барышню. Но память об Аксинье (пусть и сопровождаемая раскаянием) останется навсегда. «Посмотрел на босые ноги, вспомнил Аксинью», – запись за год до смерти Толстого.
Как же все начиналось? В дневнике Толстого от 26 мая 1856 года: «Обедали у Любочки Берс. Дети нам прислуживали, что за милые, веселые девочки». Старшей дочери Берс Лизе – 13, Соне – 12 и Тане – 10.
Толстой эту семью знает давно, их мать – подруга его детских лет (она всего на два года старше Толстого), дед девочек был соседом отца Льва Николаевича. В начале 1860-х, приезжая в Москву, Лев Николаевич часто наносит визиты семейству Берс. На него начинают смотреть как на жениха старшей дочери. С Лизой он ведет серьезные разговоры о своей педагогической деятельности, она пишет статьи в его журнал «Ясная Поляна», но также он мило общается с младшей Таней, катая 15-летнюю девочку на спине, а с Соней они играют на фортепиано в четыре руки. Толстой в это время пишет: «Как будто опять возрождаюсь к жизни и к сознанию ее». Летом 1862 года он уезжает в башкирские степи с двумя учениками яснополянской школы и на обратном пути снова посещает Берсов. В сентябре он пишет: «Лиза Берс искушает меня; но это не будет – один расчет недостаточен, а чувства нет». Он уже влюблен в Соню: «Я боюсь себя, что, ежели и это – желание любви, а не любовь. Я стараюсь глядеть только на ее слабые стороны, и все-таки оно. Ребенок! Похоже». А Софья Берс пишет повесть, в которой фигурирует князь Дублицкий, человек средних лет, умный, но некрасивый и скованный. Толстой просит прочитать эту повесть и узнает в Дублицком себя. «Все я читал без замирания, без признака ревности или зависти, но “необычайно непривлекательной наружности” и “переменчивость суждений” задело славно». Скорее всего, маленькое домашнее произведение Сони спровоцировало графа на скорейшие действия.
В конце лета Берсы собирались в тульское имение к Исленьеву, Толстой настоял, что по дороге они заночуют у него в Ясной Поляне. Именно там он сам разложит кресло, предназначенное Софье для сна, и они долго будут разговаривать на балконе, где он ей скажет: «Какая вы вся ясная, простая», а потом будет любоваться ею, когда она закружится в танце. Их объяснение произойдет в Ивицах, имении Исленьева, и будет репетицией признания в любви Китти и Левина в «Анне Карениной». Лев Николаевич писал первые буквы слов, чтобы Софья отгадала, что он хочет ей сказать. Но Софья отгадала только благодаря подсказкам самого Толстого, тогда как Китти в романе расшифрует все и сразу. Несмотря на непонятые буквы, Толстой продолжает посещать дом Берсов. Лев Николаевич измучен сомнениями, у Берсов царит напряжение: Андрей Евстафьевич несколько в претензии, что Толстой выбрал Соню, Лиза не хочет этому верить, а Таня и мама пытаются сгладить все острые углы. Толстой словно шестнадцатилетний юноша мечется от «никогда так радостно, ясно и спокойно не представлялось мне будущее с женой» до «я слишком стар, чтобы возиться. Уйди или разруби».
