— А что, гроши на свечку маешь?
Дядько естественно не имел «грошей».
— На, поди поставь свечку, кому пожелаешь. Да сам поставь, это лучше, чем если кто за тебя поставит.
Дядько покупал свечку и шел ставить ее к облюбованному им святому, продираясь через пышно разряженную толпу. Гоголю доставляло удовольствие видеть, как он своей пыльной свиткой задевал парадные мундиры чиновников и блестящие платья дам, стоявших перед алтарем. Чистенький, подтянутый в своем новом мундирчике Романович не выдерживал и шипел сквозь зубы: «Дурак!»
— Ну, если про тебя скажешь — умный, то соврешь! — насмешливо отвечал Гоголь.
Особенно ненавистен был Гоголю приятель Романовича Риттер, из остзейских немцев. Высокомерного и тупого Риттера он наделил множеством прозвищ, так за ним и оставшихся: Барончик, Фон-Фонтик, Купидончик. Барончик был не только надменен и спесив, но мнителен и глуп. Зная его мнительность, Гоголь не удержался и однажды зло подшутил над ним.
— Знаешь, Фон-Фонтик, — сказал он ему как бы невзначай, — давно я наблюдаю за тобой и заметил, что у тебя не человечьи, а бычьи глаза… Не хотел только говорить тебе, а теперь вижу — точно, бычьи глаза! Вот сам посмотри в зеркало.
Риттер сначала не обратил на это внимания. Лег в постель, но не смог заснуть. Среди ночи он встает, смотрится в зеркало, будит своего слугу, которого Гоголь заранее подговорил.
— Семен, как по-твоему, у меня бычьи глаза? — спрашивает встревоженно Риттер.
— И впрямь, барин, у вас бычачьи глаза, — отвечает Семен.
Риттер окончательно упал духом и к утру прибежал к директору Орлаю со слезами:
— Ваше превосходительство! У меня бычачьи глаза!
Орлай флегматически понюхал табак и, видя, что Риттер действительно рехнулся на бычьих глазах, распорядился отправить его в больницу. Лишь через несколько дней мнительный Барончик пришел в себя и вернулся в класс.
Гоголь поддерживал дружеские отношения с гимназическим сторожем, по прозванию Мыгалыч. Вечером, сговорившись с Мыгалычем, он исчезал из гимназии и торопливо направлялся в Магерки.
Чтобы сократить путь, Гоголь перелез через чужой плетень. Из дому вышла молодица с грудным ребенком на руках.
— Эй, школяр! Что тут забыл? — закричала она. — Убирайся, пока не досталось по шеям.
— Вот злюка! — отмахнулся Гоголь и смело зашагал дальше.
— Что, оглох? Вон, говорю, курохват, а не то позову чоловика, он тебе ноги перебьет! Чего тебе здесь нужно?
— А мне сказали, что здесь живет молодица, у которой дытына похожа на порося!
— Как! Моя дытына похожа на порося? — вскипела молодица. — Остапе, Остапе, бей его заступом! Бей шибеныка![21]
На крик жены вышел и Остап.
— Бессовестная, бога ты не боишься! — сказал Гоголь, бесстрашно подойдя к молодице. — Ну, скажи на милость, как тебе не грех думать, что твоя дытына похожа на поросенка?
— Та це ж ты казав!
— Ну, полно, я пошутил, а ты уж поверила. Не к лицу такой красивой молодице сердиться! Славный у тебя хлопчик! Знатный из него выйдет писарчук. Когда вырастет, громада изберет его в головы!
— Ни, нэ выберут. Мы бедные, а в головы выбирают только богатых.
— Ну, тогда его в солдаты возьмут. Он выслужится в офицеры, а там его и городничим поставят в Ромны!
— Полно уж говорить неподобное! — сказала молодица, радостно засмеявшись. — Можно ли человеку дожить до такого счастья?
Тут Гоголь начал описывать ей ее будущее привольное житье «городничихи» в Ромнах: как квартальный будет перед ней расталкивать народ, когда она войдет в церковь. Купцы будут угощать ее и подносить варенуху на серебряном подносе, низко кланяясь и величая ее государыней-матушкой. Сын ее женится на богатой панночке!
Поговорив с нею, он вежливо попрощался и пошел через сад.
— Простите, паночку, я и не знала, что вы такой добрый. Остапе! — позвала она мужа. — Послушай, что паныч говорил про нашего Аверко!
А Гоголь уже был далеко, спеша в Магерки на свадьбу. Он любил бывать на крестьянских свадьбах, крестинах, пропадал там все свободное время.
Когда Гоголь вошел в горницу, там уже шла церемония сговора. Гоголь тихонько сел в сторонке на лавку.
Молодых в горнице не было. Сваты стояли перед отцом невесты, и старший из них обратился к нему с речью:
— Що ж, сват, мы к тебе пришли не сидеть, а сватать дивчину.
— Я в этом году не намерен ее отдавать. У меня нет ничего, щоб свадьбу гулять! — отнекивался отец невесты.
— Что ж, сват, тебе ее до веку не держать, а за нашего хлопца можно отдать!
— Э, добрые люди, вам кажется, можно, а мне — нельзя. Позовите дочку, что она скажет!
Сват вышел в соседнюю горницу и привел раскрасневшуюся невесту.
— Я парубку гоньбы не даю, а замуж не пойду, — кокетливо сказала она, как и полагалось по обряду, повернувшись лицом к печке.
— На що ж ты, сучья дочка, сватов к нам навела? — с напускной суровостью спросил отец.
— Та хиба ж я им наказывала или за ними посылала, чтоб меня сватали?
Сваты стали уговаривать невесту, а она для виду сопротивлялась. Позвали жениха. Отец невесты посадил его за стол.
— Ну, колы ты наш зять, прошу систы. А ты, дочка, колы его любишь, то шукай рушныки![22]
Молодых благословили. Сваты повязались через плечо рушниками, советуя молодой:
— Возьми ж, батькова дочка, хустку[23] да пощупай у молодого ребра. Ты за него идешь, а у него, может, и ребер не мае.
Невеста взяла хустку и засунула ее жениху за пояс. Сваты и жених положили на тарелки по грошу и поставили на стол магарыч — горилку. Хозяйка принесла закуску, и начался пир. Сестра молодой пришивала к шапке жениха ленту, а дружки запели:
Из Киева швачка, [24]
Из Киева швачка!
Да кияночка,
Из города городяночка,
А из миста да мещаночка.
Вона ж в торгу була,
Вона вторговала
За три копы голку,
За чотыри шолку?
Тут все присутствующие в горнице подхватили:
Дай горилки, свате, горилки!
Да було ж не браты в нас дивки,
А теперь вы нас просите,
Цебром[25] горилку носите.
Ой хоть не цебром, так видром,
Взяли нашу Марусеньку вы добром!
Невеста пошла по кругу просить на каравай. Веселье разгоралось все более буйно. Дивчины в белых рубашках, шитых по шву красным шелком, в сафьянных сапогах на железных подковах плавно прошлись по горнице. Парубки в высоких казацких шапках рассыпались перед ними вприсядку в буйном плясе — казачке.
