Невеста пошла по кругу просить на каравай. Веселье разгоралось все более буйно. Дивчины в белых рубашках, шитых по шву красным шелком, в сафьянных сапогах на железных подковах плавно прошлись по горнице. Парубки в высоких казацких шапках рассыпались перед ними вприсядку в буйном плясе — казачке.
Гоголь веселился от души со всеми. Подпевал вполголоса, отбивал в ладоши такт танца. Однако пора было и возвращаться, иначе Зельднер и Моисеев снова запишут его в журнал, а это грозит единицей по поведению и карцером. Он незаметно вышел и почти бегом вернулся в гимназию.
Вокруг Гоголя составилась компания друзей: Саша Данилевский, Прокопович и Базили. Прокоповича, неуклюжего увальня, мешковатого и флегматичного за его всегда красную, круглую физиономию, прозвали Красненьким. Он отличался ровным, спокойным характером и очень любил переписывать стихи и прозаические статейки своим крупным, круглым почерком. Прокопович и сам сочинял стихи, в которых горько жаловался на преждевременную старость души.
Третий член их содружества — Константин Базили — был сыном греческого эмигранта. Умненький, тоненький мальчик с большими печальными глазами, он старательно учился, хорошо знал языки и историю своей родины. Он рассказывал друзьям о своем бегстве из Константинополя во время христианских погромов, когда, турецкие солдаты врывались в греческие дома и убивали поголовно всех: стариков, женщин, детей. Одиннадцатилетний мальчик и его младший брат чувствовали себя защитниками семьи — отец вынужден был бежать в Россию с первых же дней волнений. Втайне от матери они смастерили себе пики, так как все оружие было отобрано турками, и днем и ночью были готовы к защите от нападения. Наконец им удалось тайком сесть на корабль, спрятаться в трюме, нагруженном табаком, и с риском для жизни перебраться к отцу в Россию,
Гоголь и его друзья читали «Полярную звезду», с увлечением переписывали стихи Пушкина и Рылеева. Когда друзья оставались одни, они прикрывали двери в «музей» и, склонившись над тетрадками, тихо читали стихи и спорили. Особенно любили они пушкинскую «Оду на свободу» («Вольность») и смелые стихи Рылеева.
Гимназисты в складчину устроили свою библиотечку. Книги и журналы они выписывали из Москвы и Петербурга: «Московский телеграф», «Сын отечества», новинки, выходившие в столицах. Гоголя выбрали библиотекарей, и он даже соорудил особые колпачки для пальцев и наделил ими читателей, чтобы книги дольше сохранялись. В «библиотеке» находились рукописные копии «Горя от ума» Грибоедова, тогда еще не изданного, «Исповеди Наливайки», «Войнаровского» Рылеева, «Братьев-разбойников» Пушкина.
Особенную нежность испытывал Гоголь к книгам маленького формата, он даже коллекционировал альманахи и карманные издания. Очень гордился выписанной им из Петербурга «Математической энциклопедией» Перевощикова, изданной в шестнадцатую долю листа. В письмах к отцу он постоянно просит о присылке книг — новых, только что появившихся, или из библиотеки Трощинского. «Дражайший папинька! — писал он отцу 1 октября 1824 года. — …Весьма рад, находя вас здоровыми; за деньги вас покорнейше благодарю. Вы писали мне про стихи, которые я точно забыл: две тетради со стихами и одна «Эдип»[26], которые, сделайте милость, пришлите мне скорее. Также вы писали про одну новую Балладу и про Пушкина поэму «Онегина»[27]; то прошу вас, нельзя ли мне и их прислать. Еще нет ли у вас каких-нибудь стихов, то и те пришлите».
«Евгения Онегина» читали в дружеском кружке — Данилевский, Прокопович, Базили. Поэма заинтересовала. Она так не походила на все, что до сих пор приходилось гимназистам читать! Они долго не могли привыкнуть к простоте стиха, к рассказу, чуждому каких-либо риторических украшений. Им больше нравились «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан», в которых так увлекательно говорилось о пылающих страстях и героических чувствах.
Волнуясь, они декламировали пушкинскую «Вольность». В тихом Нежине ее суровые стихи звучали как набат, заставляли учащенно биться сердца. Убедившись, что двери в спальную плотно притворены, гимназисты с упоением произносили заключительные слова:
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.
Как-то вечером друзья пересматривали свой потаенный фонд. Данилевский достал тетрадочку со стихами Рылеева. Вполголоса прочитал скорбные строки «Исповеди Наливайки»:
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа, —
Судьба меня уж обрекла.
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной, —
Я это чувствую, я знаю…
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благословляю!..
Мальчики сидели молча. Гоголь прервал молчание:
— Это стихи благородного человека. Каждый из нас должен отдать свой силы для труда важного и благородного, для счастья граждан, для пользы отечества…
— Но герой Рылеева погибает, не исполнив своих стремлений. Он хотел изменить установленный порядок вещей! — робко заметил Прокопович.
Саша Данилевский с таинственным видом сообщил:
— Вы слышали, есть люди, которые готовят перемены вроде французской революции? Мне дома брат Платона Лукашевича рассказывал под большим секретом.
— Я слыхал, что вскоре все полетит кверху дном! — признался Прокопович.
— Ты, Красненький, всегда любишь преувеличить, — недоверчиво произнес Гоголь. — Я тоже кое-что слыхал в Кибинцах. Там Алеша Капнист и Муравьев-Апостол намекали на какие-то перемены. Но благодатная свобода еще не скоро придет.
— Нет, что-то затевается, — не согласился Данилевский. — Я вот даже песню такую слышал. — И он вполголоса запел на мотив гимна:
О боже, коль ты еси,
Всех царей с грязью меси.
Мишу, Машу, Колю и Сашу
На кол посади!
— Да ведь это о царском семействе! — с ужасом воскликнул Прокопович. Он подбежал к дверям и резко распахнул их. В коридоре маячила фигура Моисеева.
Друзья прекратили пение.
Печальная весть о трагических событиях, происшедших 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге, очень скоро дошла и до Нежина. Правда, об этом говорили шепотом, тайно. Многое еще было неизвестно, но слухи о горестной судьбе участников заговора обескураживали. Законоучитель Павел Волынский отслужил благодарственный молебен во здравие державного венценосца, на котором присутствовали видные чиновники города и гимназическое начальство. Инспектор Моисеев важно стоял впереди учеников. Его щегольские лакированные сапожки вызывающе блестели.
