брать достаточно узко. А так как там собрались люди, претендовавшие в основном на теоретическую работу, и каждый из них – тот же Пономарёв или, скажем, Давыдов, Ильенков, я – думал о себе, что если он и не самый умный в мире, то, во всяком случае, способен на что-то значительное, то, естественно, установка Леонтьева сразу вошла в противоречие с чаяниями и ожиданиями остальных участников семинара.
Хотя и были сделаны первые попытки докладов, но с каждым разом ситуация все больше и больше обострялась, приобретала все более конфликтный характер. А потом Алексей Николаевич Леонтьев применил «итальянскую», что ли, тактику: он просто каждый раз говорил, что вот в этот раз он не сможет прийти, а когда мы просили у него разрешения провести семинар без него, отвечал, что без него этого делать нельзя. Таким образом, семинар сдвигался на неделю, потом еще на одну, потом еще… пока мы не поняли, что это – гиблый номер. На этом все и закончилось.
Прекратился семинар под руководством Леонтьева, хотя, повторяю, несколько докладов (порядка четырех) нам удалось сделать, и я, в частности, сделал доклад об онтологическом представлении мышления как культурно-исторического процесса. В этом докладе я использовал мысль Вильгельма Гумбольдта о том, что не человек овладевает языком, а язык овладевает человеком, и точно так же мышление: оно не порождается человеком в его голове, а «проходит» через голову человека, преобразуясь и трансформируясь в ней. И поэтому мы должны рассматривать мышление как своего рода субстанцию, которая существует сама по себе в самодвижении.
Тут Алексей Николаевич совершенно вышел из себя и повесил на меня все ярлыки, какие только смог, сказав, что это, во-первых, идеализм, во-вторых, вообще несуразность абсолютнейшая, не соответствующая никаким представлениям: ни марксистским, ни Выготского – никаким. Произошло очень резкое столкновение, потому что я утверждал, что именно таковы взгляды Выготского и в этом весь смысл культурно-исторического подхода. Семинар закончился заключительным словом Алексея Николаевича с прямыми оскорблениями: мол, все это претензия и потуги на гениальность, а он как здравомыслящий человек не может разделять подобные мысли.
Каковы же были мое удивление и даже известная растерянность, когда примерно через месяц пришла Неля Пантина и сказала, что Алексей Николаевич сделал доклад о мышлении, которое не порождается мозгом, а проходит сквозь людей, лишь преобразуясь в них. А так как он чувствовал себя, по-видимому, очень неловко, поскольку она присутствовала и на моем докладе, то написал ей записочку (она хранится у меня в архиве): «Неля, вы понимаете, почему я так ругал т. Щедровицкого? То, что он говорил, очень совпадает с моими взглядами, но только было изложено на тарабарском жаргоне».
Вот, собственно, чем закончилась попытка создать психологический семинар на факультете, и мы начали искать другого покровителя. Первый, к кому мы обратились тогда, был Борис Михайлович Теплов. Теплов сказал, что, может быть, он и возьмет семинар под свое крыло, но сначала должен посмотреть, что и как, поэтому пусть семинар пробно соберется, кто-нибудь сделает доклад о возможном направлении и программе работы – и тогда он решит.
Борис Михайлович Теплов был в то время действительным членом Академии педагогических наук СССР, заведующим отделом Института психологии, главным редактором журнала «Вопросы психологии» и фактически идеологом и лидером Института психологии – его серым кардиналом. Он был очень ядовитым, остроумным, саркастическим человеком. Из-за постоянных почечных болей у него всегда было очень недовольное выражение лица, и его все так боялись в Институте психологии, что он практически безраздельно правил там. Директором института тогда был Анатолий Александрович Смирнов.
Борис Михайлович Теплов
Это была одна из моих первых встреч с Тепловым. Раньше я его видел в 1949 году, когда переходил на философский факультет. Тогда после отстранения Сергея Леонидовича Рубинштейна он взял на себя функции заведующего кафедрой. Кстати, в биографии Леонтьева приведены неточные сведения: он не был заведующим кафедрой психологии в то время, которое указано на обороте его книжки «Деятельность, сознание, личность» [38], – этой кафедрой заведовал тогда Борис Михайлович Теплов, а Леонтьев был профессором на этой кафедре и только потом, через полтора или два года, сменил Теплова. Теплов ушел сам – его как-то это не очень все занимало, ему было тяжело управлять (а он именно управлял, а не царствовал) даже Институтом психологии.
И вот Теплов согласился нас выслушать с тем, чтобы решить, возьмет он наш семинар или не возьмет. Мы между собой обсудили, кому делать этот доклад, и решили, что лучше всего это сделает Давыдов.
Дело было вечером, после работы, в коридоре Института психологии на втором этаже. Там есть такой проход у лестницы, соединяющий два коридора, – там стоял стол, и на него была поставлена доска. Теплов сидел у стола рядом с доской с болезненным и скучающим видом. Давыдов рассказывал о понятии числа и формировании этого понятия у детей. Я сидел сбоку и наблюдал за ними. Теплов слушал 30–40 минут, а потом сказал, надо отдать ему должное, четко и ясно: «Вы мне не подходите». Давыдов попробовал осторожно выяснить, а почему мы не подходим, на что Теплов ему ответил: «Вы мне просто не подходите. Зачем же объяснять почему?»
И вот тогда наши взоры обратились на Петра Алексеевича Шеварёва – и тут уже начинается история как бы совершенно другого рода.
Я познакомился с Петром Алексеевичем Шеварёвым летом 1957 года. Это был год создания нового журнала Академии педагогических наук РСФСР – «Доклады АПН РСФСР». В 1957 году (а может быть, это было еще в 1956-м, толком не помню) он начал выходить под общей редакцией Александра Романовича Лурии. Надо отдать должное Лурии: он очень много сделал по организации собственно научных изданий, и я думаю, что журнал «Доклады АПН РСФСР», который во многом определил рост и развитие советской психологической науки в 1950–1960-е годы, – один из многих памятников ему.
Александр Романович Лурия
Журнал начал выходить как ежеквартальник, то есть четыре раза в год; затем стал двухмесячным – выходил шесть раз в год и издавался до 1962 или даже 1963 года [39]. Хотя журнал помещал только маленькие сжатые сообщения, тем не менее это дало возможность подняться огромному пласту молодых психологов и педагогов.
Вообще, в это время начинается подлинное развитие самой психологии. До сих пор она была даже не профессией, а родом занятий для очень небольшой, локальной группы людей, занимавшихся чисто научно-исследовательской работой. Мест для работы было мало, и все они были заполнены. Очень часто студентами психологического отделения овладевало неверие в свое будущее – они депрофессионализировались, поскольку считали, что возможностей для дальнейшего роста нет. Но как раз в конце 50-х годов уже складывалась какая-то новая ситуация, которая должна была закончиться расширением возможностей и появлением рабочих, производственных мест для психологов – в связи с расширением сферы приложения психологии. Так оно и произошло, и мы тогда хорошо понимали и знали, что необходим ряд условий и механизмов, оформляющих этот процесс, и, в частности, появление «Докладов АПН РСФСР» стало одним из таких важных механизмов.
Как раз в январе 1957 года вышла первая моя работа в журнале «Вопросы языкознания» под названием «“Языковое мышление” и его анализ» [40]. И вот Василий Давыдов – а он стал фактически издательским редактором «Докладов АПН РСФСР» – предложил мне написать туда статью. И когда встал вопрос, а кто же, собственно говоря, может ее представить, то Володя Зинченко сказал, что единственный человек, который способен отнестись непредвзято и вообще рассматривать по содержанию, – это Пётр Алексеевич Шеварёв.
Надо сказать, что в «Доклады…» статьи сдавались по представлению академика или члена-корреспондента Академии педагогических наук. Он должен был прочесть статью, определить ее научное достоинство, или качество, и поэтому на изданных статьях всегда стояло наверху: представлено академиком таким-то, представлено членом-корреспондентом таким-то, то есть всегда кто-то должен был взять на себя функцию представления и гарантировать качество публикуемой работы.
