Эти хорошенькие грызуны имеют мягкую серебристо-серую шкурку. Встречаются они в тайге довольно часто. Как все сумеречные животные, они ищут себе пищу ранним утром и поздним вечером. С помощью летательной перепонки между передними и задними лапками они перелетают с вершины одного дерева к подножию другого. После этого летяги с быстротой молнии снова взбираются вверх по стволу.
После двухдневного путешествия мы добрались до жилища одного богатого якута. Он принял нас чрезвычайно гостеприимно и, хорошо говоря по-русски, рассказал нам много интересного.
Кроме семидесяти лошадей и трехсот коров ему принадлежало еще шестьсот пятьдесят северных оленей. В настоящее время они паслись, под присмотром тунгусов, в Тас-хаяк-тахских горах. У него имелись три теплых хлева и пристроенная к юрте кладовая.
Здесь, в кладовой, он с гордостью открыл предо мной свои сундуки. Они были наполнены великолепными мужскими и женскими меховыми кафтанами, праздничными одеждами, чепраками и упряжью. Все это было разукрашено серебром. Он обладал огромным количеством пестрых меховых ковров, резных коробочек, шкатулок, сделанных из березовой коры, и тому подобных вещей.
Этот кулак-якут позволил мне заглянуть даже в кассу, что явилось, конечно, знаком его большого доверия и в то же время хвастовством. В углу кладовой стоял огромный, потемневший от времени, сундук. Он был сделан из лиственницы. „Сейф” этот был сработан весьма солидно и украшен кованой якутской орнаментикой. На нем висели три тяжелых старинных замка.
Кроме кованых серебряных блюд, кружек и разливных ложек он был заполнен еще кожаными мешками с деньгами. Количество их, во всяком случае, достигало нескольких тысяч.
Я спросил якута, почему он хранит при себе свои богатства, а не держит их в банке — в городе? И получил довольно лукавый ответ:
— У меня и так много заботы с пастухами, которым я поручаю свои стада. Постоянно приходится следить за тем, чтобы они не съедали слишком много молодых животных. Я рад и тому, что в моем сундуке деньги по крайней мере не убывают. Поручи я свои рубли чужому пастуху, я бы вечно опасался несчастия. В один прекрасный день мне, быть может, пришлось бы услышать, что все мое стадо съедено волками.
Одна из дочерей нашего хозяина была невестой и собиралась вскоре переселиться к родителям своего жениха. Предварительно жених должен был уплатить за нее установленный заранее калым. Он состоял из десяти лошадей, шестидесяти северных оленей, двадцати четырех коров и 2500 рублей наличными деньгами.
Жених был старшим сыном соседнего тайона[14]. От имени своего отца он пригласил нас присутствовать на свадьбе, которая должна была совпасть с большим летним якутским праздником кумыса (юсах).
По словам отца невесты, жениху уже давно было передано приданое его дочери. Стоимость его, по обычаю, равнялась половине стоимости уплаченного за невесту калыма. По обычаям якутов, приданое невесты считается собственностью отца жениха. После его смерти, вместе с прочим имуществом, оно переходит к сыну. Наоборот, личное имущество невесты остается собственностью молодой женщины. Оно состоит обычно из праздничного мехового кафтана, одежды и более или менее богатого серебряного убора.
Таким образом у якутов — в противоположность другим тюркским народам, к которым они принадлежат и этнологически и по сходству языка, — имеет место скорее взаимный обмен дарами, нежели настоящая покупка невесты. Своеобразной особенностью является и то, что жених имеет право отказаться от невесты или жены, причем отказ этот может иметь место уже много лет спустя после свадьбы.
Причиной разрывов нередко является дурной характер избранницы или ее бесплодие. Последнее является, в особенности у богатых якутов, чрезвычайно частым поводом к прекращению брака.
Возвращающаяся в отцовский дом невеста получает обратно приданое и личное свое имущество. Заплаченный женихом калым также переходит к отвергнутой невесте, что придает ей большую цену в глазах других, более бедных женихов. Их прельщает еще и то, что за женщину, выходящую замуж вторично, приходится платить „калым” наполовину меньший, чем первоначальный.
Дочь нашего хозяина баюкала в глубине юрты младенца. Следовательно, ею уже было выполнено то непременное условие, которое ее свекор ставил жене своего сына и наследника.
„Стоянка” тайона, где должно было произойти свадебное пиршество, лежала по пути. Мы продвигались теперь через обширные труднопроходимые, болотистые области. Равнины эти открыты жестоким северным ураганам. Взор человека блуждает тут лишь по необозримым лиственницам (Larix sibirica Ledeb). Только они и могут противостоять господствующим здесь морозам и ветрам и влачить более или менее жалкое существование. Чем ближе мы продвигались к северной границе леса, тем менее глубокой становилась корневая система деревьев, а сами они становились все более и более низкими и уродливыми.
Ветер часто вырывает их с корнем, и эти поваленные ураганом лиственницы представляют своеобразную картину. В некоторых местах большие пространства заняты лежащими в хаотическом беспорядке деревьями. Иногда даже приходится делать большие обходы вокруг этого вывороченного с корнем бурелома.
Почва покрыта здесь беспорядочно переплетающимися между собой корнями. Вечно мерзлая почва северной Сибири оттаивает летом лишь на 50—75 сантиметров в глубину. Поэтому дерево не в состоянии развить стержневые корни и ограничивается боковыми. Сеть этих корней обычно образует вокруг дерева почти правильный диск от трех до пяти метров в поперечнике. Диск этот, по произведенным мною наблюдениям, проникает в землю не глубже, чем на 50—70 сантиметров, т. е. как раз настолько, насколько здесь летом оттаивает почва. Понятно, что ветер легко вырывает из земли эти плохо укоренившиеся деревья.
Тем не менее упорная лиственница поселяется даже в моховой тундре, где на больших пространствах не видно ни зверя, ни птицы. Лошади осторожно ищут пути в этих топких, покрытых мхом, местах. Остановись хотя бы на одно мгновение, и они начинают медленно погружаться в трясину!
Деревья влачат на этих трясинах еще более печальное, еще более кратковременное существование. Едва проникнув через моховой покров, корни попадают в ил, часто на значительную глубину покрывающий замерзшую землю. В таких случаях дерево отмирает, достигнув лишь очень небольшой величины.
Так возникают необозримые лесные кладбища. Усеивающие их стволы погибших деревьев постепенно погружаются в тину. Побелевшие от воздуха и солнца обломки сучьев и ветвей напоминают части скелетов.
